Стоящие свыше. Часть III. Низведенные в абсолют - страница 7

Слух об оспе пришел дней через пять, раньше, чем в деревне появились первые больные, и многие бежали прочь, но мор летел впереди бежавших: меньше трети вернулись домой живыми. Гневуш заболел одним из первых и заразил двух сестер. Спаску и самого младшего внука, годовалого Ладуша, дед забрал к себе, едва у Гневуша началась горячка. Ратко десять дней ломал руки над его постелью и выл: его сын, его гордость – преемник колдуна – умер у него на глазах, и дед ничем не сумел помочь. Спаска знала, что Гневушу помочь нельзя, – он не хотел выздоравливать, его манило болото. И смерть пришла к нему как избавление от страданий, а болоту достался лишь пепел и прах. Дед очень горевал из-за Гневуша, почти не разговаривал и совсем не спал.

В хрустальном дворце все было иначе: его хозяин не подпустил близко старуху в куколе, спас Гневуша и Спаскиных сестер. И Ратко уже не воротил от него нос, а пожимал протянутую ему руку. Спаска показывала Гневушу свой волшебный дворец, и он не смеялся над ней и не обижал ее. Когда Спаска рассказала об этом деду, тот долго и пристально смотрел на нее, а потом погладил по голове и произнес тихим, чуть надломленным голосом:

– Нельзя грезить о мертвых. Из этих грез нет выхода.

На следующее утро Спаска проснулась и увидела хозяина хрустального дворца посреди дедовой избы. Он был зол и испуган, расхаживал перед очагом, размахивая руками, и ругал деда. «Безмозглый старый хрен» было самым мягким, что он тогда сказал.

– Ты должен был стоять у ворот замка Сизого Нетопыря еще до того, как пошел слух об оспе!

– Кто бы меня туда пустил? – орал в ответ дед.

– Значит, ты должен был сломать ворота!

– А сам ты где шатался столько времени?

– Я был далеко. Я вернулся, как только узнал.

Отец нагнулся над постелью Спаски и долго всматривался ей в лицо со страхом и надеждой.

– Она здорова, – проворчал дед. – Змеиная кровь…

Отец покосился на него недовольно и поднял перепуганную Спаску на руки. Но, подумав, опустил ее обратно в постель и сначала завернул в свой теплый меховой плащ. (Дело было зимой, шли ледяные дожди, а иногда над болотом кружились снежинки. Только они сразу таяли.)

– Помнишь меня, кроха? – спросил он, прежде чем снова поднять ее на руки.

– Да откуда! – фыркнул дед. – Она совсем махонькая была.

– Я помню, – сказала Спаска. – Ты подарил мне колдовской камень.

Отец ногой распахнул перед собой дверь и вышел из избы.

– Распрягай лошадь. Верхом поеду.

– Да ты, братец, совсем спятил? – Дед присвистнул и постучал кулаком по лбу. – Сам убьешься и дитё угробишь!

– Распрягай, говорю. С телегой твоей мы и за неделю до Волгорода не доберемся.

Дед оказался прав: конь бился и не слушался поводьев, трясся и ржал, словно в горящей конюшне, пока отец не ударил его промеж ушей так, что у коня подогнулись передние ноги. Но и после этого он дрожал и несся вперед не разбирая дороги. Спаска помнила только, как вцепилась в безрукавку отца, чтобы не упасть, и всю дорогу сидела, уткнувшись лицом ему в грудь. Конь совсем его не слушался и мчался, не замечая натянутого повода, шарахаясь в стороны от встававших на пути деревьев. Дорога показалась ей слишком долгой, Спаска устала, от тряской езды и напряжения занемело все тело, а особенно пальцы. На спине плащ промок от дождя, но холода Спаска не чувствовала – дыхание отца было горячим и тяжелым, а по лицу его на безрукавку стекали дождевые струи.