Страх и наваждения - страница 25

Внутри было тихо. Откинувшись на заднем сиденье, я мельком подумала: «Странный мне достался водила», – и немедленно в этом убедилась: не моргнув глазом, он пересек двойную сплошную; поддернул повыше маску, залихватски поддал газку, пронесся по пустой полосе мимо Александровского парка – и затормозил у светофора, последнего перед Троицким мостом. Впрочем, до моста было еще далеко.

Только я успела перевести дух, как сбоку, с соседней полосы донесся яростный скрип покрышек. Я обернулась – ожидая увидеть наряд дэпээсников, нагнавших нарушителя. Сам нарушитель на скрип не реагировал – и был прав: слева от нас темнела частная машина. В ожидании разрешающего сигнала ее водитель смотрел вперед.

Красный глаз светофора, преграждающий дорогу, все горел и горел. Я подумала: что-то тут не так – имея в виду все сразу: и само оптическое устройство, подающее световые сигналы; и водителя соседней машины – его темный медальный профиль походил на бронзовую голову фельдмаршала в хвостатом римском шлеме, чей памятник, закованный в рыцарские доспехи, едва угадывался в густом тумане по ту сторону Невы.

Разумеется, я не допускала мысли, что за рулем – фельдмаршал собственной персоной, но не могла не отметить сходства. Мой водитель обернулся, коротко мотнул подбородком и проронил сквозь зубы:

– Смотрите. Там.

Сказать по правде, я не поняла.

Видимо, расслышав в моем молчании ноту растерянности, он нажал на рычаг, опуская боковое стекло. Потянуло холодным воздухом – пустым, словно лишенным всех естественных характеристик: ни бензиновой вони, ни запаха реагентов, разъедающих подошвы и шины.

Он повторил так же коротко, хотя и не дословно:

– Слышите? Там.

Низкий звук, напоминающий утробное рычание, стлался по Троицкой набережной – то на мгновение замирая, то вновь возникая в отдалении. Глядя туда, куда он указывал, я различила колонну грузовиков – серых, с крытыми высоко поднятыми бортами. Медленно, но неуклонно они ползли от площади Ленина, вдоль акватории Невы, одетой в серый гранит. Цепляясь за спинку переднего кресла, я ждала, что первый – головной – грузовик, походящий на грузное животное, свернет на Троицкий мост – следом, точно звери на водопой, потянутся остальные, такие же грузные и растянутые в длину, как тени, – а мы, дождавшись разрешающего сигнала (с этого перекрестка нет поворота налево), пристроимся им в хвост.

– Суки. – Мой водитель произнес ровно, без горячности. Я привстала. Сама не знаю – зачем. Быть может, мне хотелось увидеть его лицо. Со следами глухого, подавленного раздражения; или страха, напавшего на нас обоих.

Как бы не так! Черты его лица, полускрытые маской, исказила кривая усмешка. Больше не проронив ни слова, он выставил руку ладонью наружу: подал знак терпеливому соседу; и решительно крутанул руль.

Я услышала надсадный вой, похожий на сигнал «скорой помощи», когда везут тяжелого больного. Услышала и обернулась.

На перекрестке, который мы только что покинули, стояла одинокая черная машина. За медальным профилем водителя явственно вырисовывалась еще одна голова – непропорционально крупная, покрытая темной, вытянутой вверх шапочкой.

Вывернув шею, я смотрела сквозь заднее стекло; но как ни старалась, больше ничего не разглядела. Нашу машину тряхнуло на стыке трамвайных рельсов – в то же самое мгновение загадочный пассажир исчез. Промчавшись стрелой мимо крейсера «Аврора», замершего на вечном приколе, мы перемахнули на Выборгскую сторону и, оставив далеко позади и одинокую машину, и серую колонну грузовиков, полетели по Пироговской набережной к Литейному мосту.