Томаша так стремительно впечатало в ложемент, что он даже не успел удивиться. Дыхание перехватило от стиснувших грудную клетку умных ремней. Тарка с безжалостным напором пыталась придушить его от ревности – за то, что слишком долго проторчала в цепких мурингах на недружелюбном Аль-Салиме, где даже электросеть работает с перебоями.
– Компенсаторы! – прохрипел Томаш.
Воздуха в лёгких не хватало.
Ложемент нехотя, через силу гасил перегрузки. Боковая поддержка так яростно давила в рёбра, что перед глазами плыли красные круги. Умные ремни извивались и гудели. Джамиль что-то орал. Под потолком нервно пульсировало в такт учащённому сердцебиению предупреждение о высоких перегрузках. От рёва, шипения и криков в ушах стоял адский гул.
Внезапно Томаша с головой накрыла тишина, как во время контузии. Он даже решил на мгновение, что не выдержали органы чувств, и его измученное тело попросту отключилось от невыносимой реальности, как неисправный механизм. Он отстегнул вцепившиеся в грудь ремни и судорожно вздохнул.
– Вот херзац! – прорычал Насир. – Всё же в порядке было на диагностике!
Голова у Томаша наливалась свинцом.
– Что с кораблём?
– Компенсаторы работали на двадцать процентов!
Над приборной панелью расцвела голограмма «Припадка» – похожая на плывущую в невесомости топливную гильзу, – и замелькали, перемежаясь раздражёнными гудками, длинные колонки системной трассировки.
– Эти долбаные ремни меня чуть не задушили!
Томаш несколько раз моргнул и осмотрелся – в глазах после перегрузок двоилось.
– Все живы?
– Вроде живы, – отозвалась Лада. – У меня ремни тоже с ума сошли.
– Идаам?
Джамиль ответил не сразу.
– Что, – выдавил он из себя, – что это было? Я едва сознание не потерял, всё потемнело в глазах, такого со мной никогда ещё не было, разве такое бывает вообще?
– Ещё и не такой херзац бывает!
– Значит, мы возвращаемся, да? Ведь корабль неисправен, он же совершенно явственно…
– Мы разбираемся, – сказал Томаш.
Он оттолкнулся от ложемента, и его, как архимедовой силой, понесло к потолку. Томаш улыбнулся – весь этот изнуряющий месяц на Бакаре он безумно скучал по невесомости. Даже голова перестала болеть.
Он поднялся к потолку и тут же нырнул, как дайвер, к приборной панели, над которой колдовал Насир.
– Вот елдыш! Ничего не понимаю! – чертыхался бакариец. – Компенсаторы не смогли выйти на максимальную мощность, и ложементам пришлось отдуваться.
– А гравы же не работают! – заскулил Джамиль. – Не включаются же гравы, почему вы не делаете ничего?
– Сначала нас из-за компенсаторов перегрузок чуть по полу не размазало, – сказал Томаш, – а теперь гравы вообще отрубились? Они там перегрелись, что ли? Насир?
– Смотрю, – буркнул бакариец.
Томаш качнул головой и вернулся в свой ложемент.
– Гравы, значит… – Насир с пафосом занёс над клавиатурой кисть, как будто собирался отбить барабанную дробь – начало симфонии древнего земного композитора, беда стучится в дверь. – Все готовы? Даю обратный отсчёт.
Под потолком забегали цифры.
– Что-то не так! – крикнул Джамиль. – Гравы переклинило!
Стены задрожали от нервно нарастающего гула, свет мигнул, и голограмма с обратным отчётом рассыпалась ворохом алых искр, как при сбоях в электрике.
– Накаркал, херзац тебя так!
– Нормально всё? – спросил Томаш.
– Адыр елдыш! Нормально, конечно! Разве сам не видишь? Могу вслух считать. Значит, как его там… Пять, четыре, три…
