– В общем, похоже, мне придется несколько задержаться.
– Ага. Давай.
Это все, что он мог мне сказать? По привычке хотелось возмутиться, а потом… Потом я поняла, что не испытываю на этот счет никаких негативных эмоций. Может, это и к лучшему. Побуду одна. Подумаю, что не так с моей жизнью, и как это исправить.
Сунув трубку в карман, я вернулась в пропахший дешевой «пахучкой» салон Нивы прораба.
– Отсюда далеко до той скалы?
– Тут повсюду скалы, – хлопнул глазами тот.
– Я имею в виду скалу с граффити.
– А, так нет. Тоже хотите глянуть?
– Хочу.
– Тогда надо поторапливаться. Вот-вот стемнеет. Это недалеко от дома, где вы остановились.
– Правда? Отлично. Тогда это будет конечная точка. А там можете быть свободны.
Вероятно, потому что день и впрямь догорал, зевак на месте не обнаружилось. И это было… как откровение. Только я. Только эта пронзительная работа. Наверное, такие ощущения можно испытать в Лувре, каким-то чудом очутившись наедине с портретом Моны Лизы, к которому в обычный день не пробиться. Водя глазами по выверенным линиям изображения, я испытывала настоящий священный трепет. Как когда-то давным-давно, когда увидела работу Странника впервые. Его рисунок настолько совпал с моим тогдашним настроением, что я разрыдалась… С тех самых пор Странник стал для меня почти родным человеком, как бы глупо это ни прозвучало. В его творчестве я находила отдушину. Пробовала даже ему писать, прокачивая свой английский. Что для скрытной меня было само по себе подвигом. Но он так ни разу мне и не ответил. Я же… Я, наверное, этого и не ждала. Иначе бы я вряд ли нашла в себе смелость или желание писать ему дальше. А так я писала. Словно это был мой дневник.
Зябко поежившись, я достала телефон и сделала несколько фотографий. Выбрала одну – самую лучшую. Выставила у себя в сторис, отметив Странника. Зачем? А хрен его знает. Пока возилась, на округу опустилась кромешная темнота. Я не успела привыкнуть к тому, что здесь это происходило почти мгновенно.
– Ты еще здесь?
Архип!
Адреналин ударил прицельно в голову.
– Господи, ты меня напугал. Что ты тут делаешь?!
– А ты?
– Вот. Любуюсь.
– М-м-м…
– Что, даже не спросишь, и как мне?
– Зачем?
Я распсиховалась. Своими односложными ответами он постоянно ставил меня в тупик.
– Например, для того, чтобы поддержать беседу, как принято в нормальном обществе.
– И как тебе?
Он надо мной издевался, да? Я сцепила зубы так сильно, что хрустнуло за ушами.
– Великолепно! А тебе?
– Нормально.
– Нормально?! Да ты знаешь, что последняя картина Странника на бумаге продалась на аукционе…
Я резко осеклась. Потому что откуда, господи, ему было знать? Или же…
– Это граффити обнаружили утром… – сощурилась я.
– И что? – Архип достал спичку и сунул между крепких белых зубов, идеальность которых очень сильно выбивалась из образа деревенщины, который он мне демонстрировал.
– А то, что накануне тут бродил только один художник.
– Намекаешь, что это мог бы написать я? – Архип кивнул на скалу, которую уже было практически не различить в темноте. И нет, конечно же, я так не думала.
– Может, ты ему помогал, – неуверенно заметила я.
– Зачем?
– За деньги! За работу людям обычно платят. Так это его наброски были в твоей машине?
– Нет.
Этот невыносимый человек развернулся, будто подводя тем самым итог под нашим разговором, и двинулся дальше.
– Ты сказал, что они не твои. Теперь говоришь – не его. Тогда кому же они принадлежали? – крикнула я вдогонку.
