– Тогда мой гнев не даст мне успокоиться, и я дождусь их всех за небесными вратами.
Улугбек поднял факел выше и осветил лицо юноши.
– Страх и гнев. Гнев, порожденный страхом, и страх, выливающийся в гнев. А что еще теплится в твоей душе? Есть ли в твоем сердце любовь?
Любовь… любовь… слово, смутно проступающее сквозь тьму и ранящее сильнее, чем страх и гнев, вместе взятые. Он любил свой дом, мать, отца… отца больше всех. Он хотел стоять с ним плечом к плечу, как старший брат Мирчи. Но отец сам отвез его к султану вместе с маленьким Раду. Как ему тогда было страшно! И только гнев помогал выжить.
А Раду? Как он боялся за него, как опекал! Но мальчишку, похоже, нисколько не тяготил «плен». Легко выучив язык, переняв обычаи двора султана, он наспех простился с братом в день его отъезда и, схватив лук и колчан, уехал с шахзаде Мехмедом на охоту. Все, кого он любил… всё, что любил… осталось так далеко… Осталась ли любовь в его сердце? И появится ли вновь когда-нибудь?
Когда-нибудь… но не сейчас!
– Не сейчас, – озвучил он свои мысли. – Сейчас не время.
– Все мы полагаем, что у нас есть время на отложенные дела. – Сказал Улугбек, горько усмехнувшись. – А когда высчитаем срок, в который закатится твоя звезда, отказываемся верить и опять откладываем все на потом.
Паша встревоженно посмотрел на эмира и спросил:
– Ваши звезды по-прежнему предзнаменуют вам страшное?
– Моя звезда Муштари2 пребывала в пятом доме, когда родился сын – кровь от моей крови. Что само по себе уже не предвещает ничего хорошего. А противостояние огненных Утаред3 и Меррих4 и вовсе не оставляют мне шансов. Вот теперь и ты знаешь.
– Никто не может знать о своей звезде, – упрямо выпятив подбородок, сказал юноша. – Светила подвластны только Богу.
– Это верно, но пути их открыты для нас и могут быть изучены и просчитаны. В твоей стране нет ни одного астролога?
– Есть один безумный. Монах Аврелий. Смотрит по ночам в небо, беснуется во время кровавой луны, вопя, что знал об этом. И меня сбивал с толку, говоря, что дано мне увидеть в небе огненного дракона – того, что явился моему деду, предзнаменуя, что род наш будет господарями и царями Дакии. Я поверил; смотрел в небо, а вместо этого стал рехином – заложником.
Улугбек с еще большим интересом посмотрел на юношу и спросил:
– А когда твой прародитель видел в небе дракона?
– В 1380 году от рождества Христова. В вашем исчислении это будет…
– Я умею исчислять время от рождения пророка Исы, – прервал его эмир. – Дракон Гиртаб, прилетающий через поколение. Златохвостый павлин вавилонян. «Небесные метлы», записанные в летописи Чуньцю. Я не уверен… Сейчас… сейчас…
Улугбек подошел к одному из столов, на котором стояло сразу несколько светильников. Что-то записал, зачеркнул, написал снова. Вернувшись к ожидающему его Дамаду Али, он вложил в руку юноши тонкую полоску пергамента.
– Если, как говорит досточтимый паша, твоя дерзость не оставит тебя без головы и ты доживешь до означенного здесь срока, то ты увидишь в небе огненного дракона и вспомнишь старого звездочета, которого к этому времени уже не будет на свете.
Обернувшись к паше и увидев, как помрачнело его лицо, Улугбек весело произнес:
– Не печалься, мой друг. Для общения с тобой времени у меня достаточно. И зиджи5, за которыми ты проделал столь долгий путь, уже переписаны и ждут твоего пытливого глаза.
* * *
Одной из самых больших нумизматических ценностей сегодня является серебряный дукат, отчеканенный в 1456 году Владом III Басарабом, больше известным как Дракула. На монете, отчеканенной «набожным» господарем к пасхе, помимо фамильного герба, изображена комета, которая в том году, по свидетельству очевидцев, появилась в небе только в августе. Сам Влад считал «огненного дракона» покровителем и ждал появления кометы с уверенностью, пугающей окружающих.
