Мне, дураку, ничего лучшего не пришло в голову, чем сделать замечание:
– Здесь курить нельзя!
Отставник меня не услышал. А жена…
Жена его начала рыдать. В голос рыдать.
Через час отставник умер. Тяжёлая форма онкологии у него оказалась. И жене об этом сказали.
С тех давних пор и гложет меня совесть.
Но военная служба не давала времени на такие воспоминания.
А тут вдруг вспомнилось! Твою дивизию мать!
Чтобы отвлечь соседа от его тяжких дум, я начал ругать нашего главного тыловика генерала Федотьева:
– Прокуратура ему указала, что квартиры распределяются незаконно. Всяким любовницам выделяют квартиры, причём вне очереди, а боевым офицерам – шиш с маслом!
– Шиш с маслом! – эхом отозвался Вадим, затягиваясь сигаретой.
Прокашлявшись, он постучал по груди:
– Вот тут болит! Сердце болит от несправедливости! Сегодня ходил в штаб. Генерал Федотьев сказал, квартир нет. И через три года не будет. И предложил освободить комнату в этой общаге.
– Как освободить? – не понял я. – Ты ж двадцать лет отслужил. Пускай тогда постоянное жильё дают!
Вадим выпустил клуб дыма и усмехнулся:
– Бомж я теперь, вместе с женой и дочкой! Настоящий бомж!
– Как бомж?
– Вот так! Завтра – суббота, буду собирать вещи. В понедельник тыловики придут выгонять из комнаты!
Очень странно! Выгонять из микроскопической комнатушки боевого офицера вместе с семьёй? Офицера-сапёра, отдавшего здоровье своей Родине-матери, твою мать?
Здоровье сапёра осталось в ледяных горах Чечни, вышибленное подрывами при разминировании боеприпасов.
«По здоровью» и уволила майора.
Уволить уволили, а квартиру дать забыли.
Но, конечно, пообещали. Мол, кровь из носа, но получишь свою квартиру. Потом когда-нибудь.
– Генерал ещё сказал, что очередь на квартиру, в которой я состою, не уменьшилась. Наоборот, увеличилась. Впереди меня оказались оказались сотрудники военной прокуратуры и всякие подозрительные типы. – с горечью дополнил Вадим.
«Вот скоты! – подумал я. – «Любовницам раздают квартиры, а боевых офицеров уничтожают в плесени общаги!»
Размышления мои прервал возмущённый бас прапорщика Алексея Рощина, нашего соседа по общаге.
Ему, похоже, тоже не спалось в эту предсубботнюю тёмную ночь. Вот и зашёл, так сказать, на огонёк, заслышав полуночников.
Поняв, о чём речь, тоже возмутился:
– Сегодня был в штабе, выяснял продвижение жилищной очереди. И что узнал? Меня, оказывается, в очереди нет! А куда делся, прапорщица Вихарева, секретарь комиссии, не знает.
«Вот поганцы!» – подумал я. – «Ведь Рощин – не просто прапорщик. Не заведует он продуктовым складом. Рощин – композитор! Кроме того имеет звание „Заслуженный артист России“. И его, заслуженного человека, выбросили из жилищной очереди!»
Вадим закурил очередную сигарету и невесело улыбнулся:
– А ты ещё гимн сочинил погранвойскам! Как там у тебя?
– А на плечах у нас зелёные погоны!
– Ага, зелёные! Только с плесенью! – ехидно прокомментировал я. – Ты славишь погранвойска, а тыловички оставили тебя без жилья! И не только тебя. Видишь, майору тоже не хотят давать. А послезавтра выгоняют, выселяют из общаги.
Вадим, к нашему с Рощиным удивлению, затушил окурок и молча вышел из тесной тёмной кухни.
– Плесень! Вадим! На спине плесень! – крикнул я вдогонку, заметив в сумеречном свете чёрно-зелёные лохмотья на его рубашке.
Майор запаса меня не услышал.
А рано утром он деликатно постучал в дверь нашей комнатушки.
