– Какие теперь пошли-с огромнейшие дни-с, – приветствовал его помещик Бурляев, владелец восьмидесяти душ.
Мишелю было так смешно, что он записал это приветствие. И сам продолжил в том же духе.
– Все сие время была жара несносная, и колосья озимого, так почти и ярового созрели почти не налившись, что, кажется, не подает надежды на хороший урожай в здешних краях… Общество доброго и простого русского мужика, всегда почти одаренного здравым рассудком, гораздо приятнее для меня, чем шумные и бестолковые беседы безмозглой шляхты… Прелесть совершенного уединения, проповедуемая женевским философом, есть самый нелепый софизм. Человек рожден для общества, самовольное уединение тождественно эгоизму… – и назидательно добавляет. – Мы прочитали ваш дневник, и он нам не понравился… P.S. Говорят, в дамском письме главной цели следует искать в P.S. Следуя этому примеру, напоминаю о деньгах.
Длинные письма-диссертации по-прежнему путешествуют между ним и сестрами. Он доверчив и многоречив.
…
… Зимним днем в церкви Премухина совершался обряд венчания. Варенька в подвенечном платье и молодой сосед, офицер Николай Дьяков стояли у алтаря. Александр Михайлович счастливо улыбался. Любинька сдерживала слезы. Ее глаза возмущенно спрашивали.
– Зачем жертва? Зачем? Зачем?
Глаза Вареньки были спокойны.
– Так надо.
После поздравлений Николай Дьяков укутал молодую жену, подхватил на руки и понес в карету.
Всю дорогу, зимнюю, лесную, Николай клялся в любви и целовал жене руки. Свадебный поезд звенел бубенцами, а в глазах Вареньки плескался некий страх перед неизбежным. Все дальнейшее – имение Дьяковых, родители, гости, накрытый стол – прошло поверхностно и словно беззвучно.
Наконец, спальня, ночная брачная одежда, две косы. Молодой муж обнял ее.
– Я с детства люблю вас. Помните, мы играли вместе по-соседски? Я счастлив Вашим согласием стать моей женой.
И Николай нежно повалил ее на постель, сорвал последние покровы.
– Вы дрожите. Я люблю вас.
И покрыл поцелуями ее тело. Он не был искушен в постельных делах. Варенька в ужасе закрыла лицо.
Весь дом, хозяева, дворня, замерли в ожидании. Наконец, донесся болезненный вскрик Вареньки. Домашние осенили себя крестом.
Наутро домашним показалось, что молодая жена онемела.
– Вы потрясены? – Николай не знал, как поступить.
Она подавлено молчала. Дьяков опустился на колени, поцеловал ее руки.
– Я у ваших ног.
Тщетно. Матушка в приоткрытых дверях делала ему знак, мол, оставь ее. Он понял, поднялся.
– Мне пора. Служба. Я люблю вас.
В окно мелькнул его молодецкий верховой проскок.
Посидев, Варенька тоже встала. Чужой дом. Зачем? Вошла в кабинет. Медвежья шкура на стене, рога, целая голова лося. На висящем ковре набор оружия: сабли, ружья, пистолеты.
– Я не знала, на что шла, – ее мысли пылали огненными ручьями. – О, мерзость! Я осквернена. Жалость, жертва… гадко, гадко!
В руках заблестел пистолет. Она умеет, ее научили.
И тут в дверь постучала служанка. Мгновенно испугалась, перевела дух.
– Чего… прикажете на обед… барыня?
Варенька молчала, потрясенная тоже. Служанка первая пришла в себя.
– Барин… кушают селянку… и бараний бок с кашей. А Вам… чего желательно?
– Желательно… желательно… домой! В Премухино!
И в середине дня Варенька Дьякова вернулась домой. Александр Михайлович был потрясен.
– Не пущу! К мужу езжай, Варвара. К мужу! Возле него твое место.
Но Варенька лишь посмотрела на него с неизвестной дотоле твердостью.
