Ханна вырвала руку.
– Ты мне не отец. К тому же зачем тебе со мной разговаривать. Ты же меня продал.
Квинт сурово нахмурился.
– Слышал я, что мистер Стритч уже несколько дней с постели не встает. Погоди, вот он поднимется, и тогда тебе будет не до благородных манер, барышня.
Когда на третий день вечером за стойкой появился Амос Стритч, атмосфера в таверне резко изменилась. Он следил за всем острым глазом. Когда один из посетителей дал Ханне фартинг, он потребовал его себе, как только девушка в очередной раз подошла к стойке.
– Все оставленное на столах принадлежит мне, девка. Заруби это себе на носу. Глаз у меня острый, от него ничего не скроется. Еще раз замечу, что прикарманиваешь мое, отхожу палкой.
Когда таверна закрылась, и девушки собирались уходить, Стритч крикнул из-за стойки:
– Эй, девка! Да, ты, Ханна! Иди сюда.
Ханна, глядя опасливо, подошла.
Стритч выглядел чертовски довольным, его красное лицо расплылось в уродливой ухмылке.
– Живо ступай на кухню и скажи Черной Бесс, чтобы собрала мне поужинать. Потом подашь его ко мне в комнату.
– Я, сэр?
– Да, ты. Да пошевеливайся. Я устал ждать.
С колотившимся от дурных предчувствий сердцем Ханна вошла в кухню и сказала Бесс:
– Мистер Стритч хочет, чтобы я принесла ему в комнату ужин.
Бесс замерла, прищурив глаза.
– Правда? Старый греховодник, вот кто он. – Она отвернулась и пробормотала: – Будь у меня селитра, я бы ему показала.
– Что-что?
– Ничего, милая, ничего.
Пока Бесс накладывала на тарелку еду, Ханна успела наскоро перекусить. Бесс, похоже, собиралась возиться вечно. Ханне хотелось, чтобы повариха поторопилась. Она страшно устала, ей хотелось улечься на тюфяк.
Наконец, ужин был готов. Бесс молча протянула тарелку Ханне, стараясь не пересекаться с ней взглядом. Озадаченная поведением Бесс и немного обидевшись, Ханна вышла из кухни.
Если бы она оглянулась, то увидела бы, как из глаз Бесс по щекам покатились две крупные слезы, а также, что она возвела глаза к небу и пробормотала слова молитвы:
– Господи, помоги этой бедной девочке. Она ведь еще ребенок, невинная как младенец.
Если не считать комнату справа от лестницы, которую занимал Стритч, на втором этаже находилось еще четыре смежные комнаты, между которыми не было дверей. Все свободное пространство было заставлено кроватями, отапливались комнаты большим камином, находящимся в центре. Во время сбора Дома парламентариев или в другое загруженное время, как узнала Ханна, Стритч сдавал все эти кровати. Люди ютились так, что иногда на одной кровати спали по трое, неважно, знакомы они были или нет. Для женщин удобств предусмотрено не было. Мужчины редко останавливались вместе с женами. А если и приезжали с ними в Уильямсбург, то заранее договаривались, что жена погостит у знакомых. В тавернах и на постоялых дворах было не принято сдавать комнаты женщинам.
Ханна робко постучала в дверь Стритча.
Он сразу открыл. Мужчина стоял на пороге во фланелевом ночном колпаке и длинной ночной рубашке до самого пола. Выглядел он так комично, что Ханне хотелось рассмеяться, но она не осмелилась.
– Так, девка, долго возишься! – пробурчал он. – Заходи!
Ханна вошла, стараясь держаться подальше от него.
– Поставь тарелку на стол у кровати.
Кровать была огромная, с балдахином и высоко поднималась над полом на четырех ножках. Ханна искоса поглядела на нее, когда ставила тарелку на стол.
Она резко обернулась, услышав, как ключ поворачивается в замке.
