Марьвасильна устроила их в другой комнате, где раньше жил ее сын, переехавший на пмж в Израиль, теперь эта комната пустовала. От белья и стен пахло затхлостью.
Среди ночи Андрей почувствовал себя неуютно. Андрей видел, что и отец не спит тоже и пытается включить свет. Наконец он справилась с выключателем, и им предстала жуткая картина. По всей постели рядами маршировали клопы. Черные, откормленные, размером с крупные горошины.
Так они с отцом и сидели до утра при свете. Едва рассвело, отказались от завтрака, сославшись на какие-то обстоятельства и наспех простившись с Марьвасильной поехали устраиваться в гостиницу.
Это была совсем крохотная гостиница. Если идти по Невскому от Дворцовой площади, а потом свернуть на Литейный, а потом еще раз повернуть налево, то вы найдете переулок где и по сей день стоит небольшой четырехэтажный особняк серого цвета стиля модерн… До революции он очевидно был доходным домом. Андрей читал, что Есенин покончил с собой в отеле «Англетер», но администратор этой гостиницы почему-то утверждала, что Есенин повесился именно у них, в этой самой гостинице и даже водила показывать водопроводную трубу, к которой якобы когда-то была привязана та злополучная веревка. Впрочем, Андрей где-то слышал, что поэт стрелялся.
В большой и светлой комнате, окнами выходящей в обычный питерский колодец, стояло шесть кроватей с панцирными сетками, и убогими тумбочками. Просторный шкаф, вот, пожалуй, и все. Пресловутые удобства и душ на этаже. Но разве этим можно напугать человека, приехавшего в Петербург! К тому же плата за сутки была терпимой для их провинциального кошелька.
Постояльцы показались веселыми и общительными, и соседство было приятным. Вечерами все собирались, грели воду маленькими дорожными кипятильниками в казенных стаканах вставленных в потемневшие от времени и тысяч рук подстаканники и делились впечатлениями, наперебой советуя друг другу сходить туда-то, посетить то-то, посмотреть это.
В то время Андрей учился живописи художественной школе. Помимо нее ему преподавали рисунок, композицию, скульптуру и историю искусств. Андрей удирал с уроков рисунка, которые казались ему невероятно скучными в подвалы школы, где находились классы скульптуры. Волшебный запах мокрой глины, которую они набирали в огромных металлических ящиках Андрей помнил и сейчас. И то, как эта глина легко поддавалась его пальцам, и они рождали на свет божий все, что просило его воображение.
Сутра он брал бутерброды, альбом и карандаши и уходил в Эрмитаж на целый день, пока уже вечером голод не выгонял его. Он ходил от полотна к полотну, вдыхал запахи старинных полотен, разглядывал кракелюры, подходил ближе, отходил дальше, застывал на месте словно зачарованный, иногда лишь присаживалась на скамейку в каком-нибудь зале и листал путеводитель, наспех запихивая себе в рот бутерброд с «докторской».…
Когда смотрительница не видела, он кончиком пальцев тихонько прикасался к раме и застывал на мгновение, зажмурив глаза. Путеводитель никуда не делся и Андрей и теперь бережно хранит его и часто открывает. Листая его, он будто снова возвращался в эти залы, которые помнил их по номерам и знал, в каком зале находятся картины каких мастеров. Вечерами они с отцом долго гуляли вдоль набережных, вдоль седых оград, Андрей обязательно здоровался с Невой, опуская в нее свои детские ладони. А однажды на одном из сфинксов на Университетской набережной он увидел надпись: «здесь был кот». Они с отцом долго смеялись, потому что то, что отец когда-то рассказывал ему про сфинксов и пирамиды, но все это мало было похоже на то, что сфинкс это кот… Этот город покорил его, запал ему в душу и снился ему. Андрей даже стал думать, что когда-то, в прошлой жизни он возможно жил в Петербурге, потому что ему снилась одна и та же квартира, один и тот же дом и сад и переулок казался знакомым и назывался Батайским…
