Когда-то, очень давно, он уже побывал в этом замечательном городе с отцом. Это было на весенних каникулах.
В Петербург, тогда, наконец, пришла весна. Отчего-то в том году она была поздней. Такой поздней, что все устали дожидаться ее. Пожалуй, даже птицы еще не поверили в ее приход и потому молчали.
Андрею тогда исполнилось тринадцать. Зная о предстоящей поездке, он невероятно важничал сначала перед своими друзьями в художественной школе, а потом уже в поезде задирал нос перед соседями по купе, потому что кто-то из них ехал до Твери, а что такое Тверь, по сравнению с Петербургом! Кто-то вообще до Вышнего Волочка, так об этом даже и говорить не стоило. Было невероятно солнечное утро.
Они с отцом вышли на Московском вокзале. Это теперь вокзал перестроили, и он стал похожим на европейский, а тогда он был другим, грязным и неухоженным, как рядовой и провинциальный.
Когда поезд только подъезжал к городу, ему вдруг показалось, что он слышит, как тяжело вздыхает город, словно он болен, будто простужен. Локомотив совсем сбавил ход и вдоль окон состава тянулись бесконечные стены и постройки из закопченного, а потому казалось почти черного кирпича. А Андрей уже приготовился увидеть дворцы и фонтаны!
Была весна, но жара и духота казались нестерпимыми, и невыносимо хотелось пить.
Они с вокзала поехали к давнему приятелю отца, с которым он учился в ленинградском тогда еще институте.
Дом. который они искали, был старинный, невероятно красивый, весь в искусной лепнине и сам по себе напоминал музей. Они поднялись по широкой лестнице на третий этаж и позвонили. Дверь открыла маленькая сухонькая старушка в непонятного цвета дранине, замотанная платками, такими же старыми и побитыми молью. Она вопросительно уставилась на нас подслеповатыми глазами.
Марьвасильна, здравствуйте! Я – Николай, я учился вместе с вашим сыном в институте. Я был у вас не однажды по приглашению Валерия. Он дома?
Валера теперь живет в Израиле. Проходите, Коля, я вас помню, она любезно пригласила их войти.
Квартира, в которую они попали, тоже напоминала музей, и все предметы, находившиеся в ней, вместе с хозяйкой являлись его экспонатами. Огромные окна, расстроенный черный рояль в углу, шкафы, набитые книгами, засохшие фикусы, горка с посудой, которой очевидно уже давно никто не пользовался, старые огромные кресла, в которых можно было легко утонуть, скрипучий плюшевый диван… И везде статуэтки, фарфоровые безделушки, фотографии на стенах, пыль и полумрак. Старуха включила огромную лампу в жутком абажуре на бронзовой ноге, и пошла на кухню ставить чайник.
Марьвасильна, я вот сына привез посмотреть город, не приютите бедных провинциалов на недельку?
Я так рада видеть вас, Коля. Конечно, живите. У вас очаровательный сын.
Андрей смутился и покраснел. Тринадцатилетний подросток не понимал, что очаровательного в нем, угловатом мальчике в джинсовом костюмчике, с короткой стрижкой и светлыми волосами и девичьими глазами. Это были мамины глаза. Огромные, зеленые, почти прозрачные, с длинными темными ресницами.
Старуха была подслеповата, и никак не могла вспомнить, куда запропастились ее очки, она долго искала их, чтобы очевидно разглядеть гостей получше, но так и не нашла…
Они долго пили чай, и Марьвасильна рассказывала нам о том, что давно живет одна, что Валерка ей только звонит и то редко, поэтому не с кем и словом перекинуться, что несказанно рада им, так неожиданно свалившимся на ее голову. Потом она долго вспоминала свою юность, которая была бурной, потому что она когда-то пела в оперетте, и имела успех, а еще больше о своих любовниках, которых похоже было несметное количество, и как хороша она была когда-то. Андрею вскоре наскучили эти разговоры, хотя отец делал строгие глаза, то и дело взглядывая на сына, а сам продолжая вежливо выслушивать старушечий бред и разглядывать альбомы с пожелтевшими фотографиями незнакомых им людей. Андрей уселся на подоконник с Атласом певчих птиц Великобритании и стал рассматривать замечательные иллюстрации, переложенные прозрачной бумагой.
