– Но сейчас не об этом речь, а о том, что в нашем отделе она была не нужна – это тоже факт, от которого никуда не денешься, – потому что работы у неё по сути и не было-то. Вся её работа заключалась в том, чтобы “складировать” чужие бортовые программы, работать этаким “кладовщиком” – и всё, баста. Кто-то программы писал, отлаживал их на АЦК и Стенде, и отдавал потом ей, готовые к пуску, к работе в космосе. А она их заносила в общую базу, в реестр, который по мере надобности отсылала на завод в Козельске полным пакетом, где и делалась “прошивка” бортовых программ, закладка их в бортовой компьютер для очередного пуска. И только-то… И делала она эту свою “складскую работу” два-три раза в год, и за пятнадцать-двадцать минут по времени. А всё остальное время сидела за столом вальяжно и дурака валяла: ногти красила, глаза и губки, книжки художественные читала, журналы по искусству и иную разную дребедень – повышала свой культурный уровень… Выставки художественные очень любила, Царство ей небесное, театры; моталась туда регулярно, в «Современник» особенно, в «Ленком». А чего не мотаться-то, когда делать нечего – ни дома, ни на работе, – когда времени свободного вагон… Да с её работой-то, если по-честному, за которую она деньжищи немыслимые гребла, любой восьмиклассник справился бы – и за тридцать-сорок рублей, за студенческую стипендию, которой он был бы рад несказанно… Такие вот, Витёк, в нашей советской стране были ещё недавно совсем порядки, связанные с отсутствием безработицы. И не Шепилкиной, безусловно, вина, что она этими порядками дикими умело и по-максимуму пользовалась…
– Про подружку Герты Васильевны, Ляшкину Галину Павловну, я тоже плохого ничего сказать не могу. Кроме одного: что и она свои деньги немереные, 350 рублей ежемесячно, незаслуженно получала. Ну просто совсем. Я бы ей, если её способности и возможности объективно и беспристрастно оценивать, знания, четверть от этого только платил, перевёл бы в техники, в лаборантки, будь на то моя воля… Хотя она, в отличие от Герты, на работе очень активной и крикливой была, всё из себя незаменимую корчила, на плечах и таланте которой якобы наш институт целиком стоял все 70-е и 80-е годы… В командировки очень любила мотаться, баба, особенно – на Байконур, где военных много работало, за которых она, старая дева, всё замуж норовила выскочить, за полковника или генерала какого-нибудь: чтобы ему на шею усесться однажды и жить-поживать за его счёт. Высокопоставленный и высокооплачиваемый военный – заветная мечта любой такой вот сверхактивной и сверхамбициозной дамы. Это был и есть общеизвестный факт, жизнью не раз доказанный и проверенный…
– А кто же её в командировки-то посылал, не понял? – искренне удивился я, – если ты говоришь, что она инженером была хреновым; что деньги не заслуженно получала, и место ей было в техниках, в лаборантах.
– Так на Байконуре неделями сидеть и очередных пусков ждать ума много не надо было. От неё ж там ничего такого особенного не требовалось: всё уже давным-давно было сделано в Москве, отлажено и “прошито”. А она, как официальный представитель нашего отдела и института, просто должна была пуски сопровождать и где-то там по завершении полёта расписываться. А после получить телеметрию на руки от военных, доставить её в Москву и передать Огородникову – для анализа. Всё. Такая тогда была в СССР, в нашей космонавтике в частности, система. И работала она безотказно, надо сказать, многих дармоедов кормила, которых кормить и не следовало бы.
