– А если что случится, к примеру? – всё удивлялся я, поверить никак не мог, что в командировки на космодромы из советских научно-исследовательских институтов посылали дебилов одних, шутов гороховых и пустозвонов. – Кто тогда неисправность-то станет ликвидировать, не пойму, советы давать ракетчикам?
– В математическом обеспечении, за которое наш отдел отвечал, неисправностей не бывало, как правило. Мы их все в Москве ещё вычищали и ликвидировали – на АЦК сначала, а потом и на испытательном Стенде. Но если у военных, допустим, кто и правили на космодромах бал и всем там заправляли-командовали, по нашим программам вдруг возникали вопросы, и они обращались к ней, то она просто обязана была, перед тем как давать им официальный ответ, пойти и позвонить в Москву по ВЧ и получить добро от Огородникова, как своего начальника и главного разработчика тех программ. И он ей всё подробно и как следует растолковывал; а она – им. Такая была система. Отсебятины пороть она по определению не могла, не имела права: так у нас всё было заведено, и так много лет работало – под роспись и протокол, как в милиции на допросе… А если же что-то серьёзное на Байконуре или в Плесецке происходило и непредвиденное, – тогда она и вовсе там была не нужна: туда тогда вылетало всё наше руководство в спешном порядке во главе с заместителем директора по науке. Это уже была чрезвычайная ситуации, ЧП так называемое, которое разруливали только они одни, наши “генералы космические”, доктора и академики.
– Ну а если, к примеру, просто так кто-то с ней из военных захотел бы про науку, про космос поговорить, в столовой там или на прогулке, – всё не унимался я, советскую научно-исследовательскую систему работы понять и оценить пытаясь. – Как она с ними, дура набитая по твоим словам, беседовала-то, как выкручивалась?
– Очень просто, – смеялся Валерка, потешаясь над моей наивностью и житейской неискушённостью. – У неё, хитрожопой еврейки, на этот случай был припасён надёжный и стандартный ответ. «Понимаете, Иван Иванович, к примеру, – с глубокомысленным видом отвечала тогда она, кривясь в брезгливой усмешке. – Ваш вопрос достаточно сложный и многоплановый: в двух словах я Вам объяснить его не смогу; при всём, так сказать, с моей стороны желании. А лекцию Вам сидеть и читать я не расположена, проводить курс ликбеза… Да и Вы всё равно не поймёте, за один-то раз, мой рассказ не осилите. Так что, Иван Иванович, дорогой, извините, но берите наши отчёты и пыхтите сами»… Такой её ответ, поверь, Витёк, действовал на всех отрезвляюще, как удар хлыста… И спрашивать крутую и “высокообразованную” москвичку о наболевшем, дальше о чём-то её пытать больше уже никому не хотелось, дураком себя выставлять…
– А что, и она, эта Ляшкина ваша, была еврейкою? – задумавшись, спросил я напарника через минуту, дивясь обилию евреев на бывшем его предприятии.
– Была, – услышал я тихий ответ. – Причём – полукровкою, по матери; или по отцу – Бог весть: врать не буду. Но это-то и было в ней самое страшное.
– Почему?! – не понял я, не представляя даже, что имеет в виду Валерка.
– Да потому что, как я заметил, от полукровок этих только беды и нервотрёпки одни, и головные боли. Они и сами все психически-ненормальные, дефективные какие-то с рождения, и нас психопатами делают при регулярном с ними общении, вампирят, кровь постоянно сосут… Они ведь нас, добродушных русских людей, всю жизнь презирают, ненавидят прямо-таки за нашу в них “слабую” и “жидкую” кровь, которую якобы мы в них влили. Из-за чего они евреями по-настоящему так и не становятся будто бы: чистокровные евреи их, полукровок, всё равно недолюбливают, в свой избранный круг особо-то и не допускают, не считают за своих… Вот они и бесятся, и истерят; на нас, русских, все свои беды и проблемы выплёскивают. Так, во всяком случае, я для себя за время плотного и ежедневного десятилетнего общения с ними для себя отметил…
