– Нет!
Митя не хотел дальше спорить, вырвалось само. Батя учит, что ему не нужна пара. И ему на самом деле нужно быть одному. Иначе он не станет тем, кем должен стать. Если уж ему не быть скульптором… Конечно, было бы здорово лепить, вырезать, ваять…
Его рукам с самого детства хочется разговаривать, рассказывать, выражать то, что чувствует Митя, о чем он мечтает, фантазирует. Сколько раз он принимался лепить Элю за последние два месяца, с тех пор, как они спели в школе эту странную, волнующую песню о переулках весны, в которых они пойдут вдвоем, навстречу рассвету, навстречу наступающему дню, навстречу весне… Лепил из чего придется – в школе из пластилина, который у него был спрятан в мешке со сменной обувью, дома из хлебного мякиша, в музыкалке – из остатков мягкой оконной замазки, которую можно потихоньку отколупать из окна, она похожа на гипс, даже пахнет так же… Отец дома лепить не разрешает, потому что Митя – бездарен и потому что заниматься скульптурой нет смысла вообще, кому, как не отцу, это знать. Настоящий талант в нашем обществе не востребован, это Митя хорошо усвоил с самого раннего детства.
– Короче, так, Митя. Ты спрашивал мое мнение? Я пришла, послушала номер и говорю тебе – номер хороший, Эля поет великолепно, произведение интересное, ты играешь нормально, можно лучше, есть куда расти. Вот. И надо поехать, преодолеть себя. Я считаю, ты просто трусишь.
– Я?! Я – трушу? Я?..
– Да, мальчик. Ты трусишь. И прячешься в свои глупости, которые сам и придумал. Все. Надо помочь с номером – приходи, позанимаюсь с тобой. А так – до свидания. Учебный год закончен.
– А программа? Я хотел летом играть программу… Выбрать программу нужно, определиться…
– Какую программу, Митя? – устало вздохнула Нина Георгиевна.
– Для поступления…
– Ты – собираешься поступать, – уточнила преподавательница.
– Да! Конечно!
– А куда, прости?
– В консерваторию.
– Ясно…
Нина Георгиевна села, снова встала, подошла к окну. Да, вот чего ей не хватает – это сигареты. Ну как можно спокойно разговаривать с этим мальчиком? Выйти на большой балкон, что ли, закурить? Уволят… Ей шестьдесят семь лет. Уволят за малейшее нарушение дисциплины… Она даже больничные уже лет шесть как не берет, как бы себя ни чувствовала.
– Хорошо. Готовься, если считаешь нужным. Тебе ведь еще год до поступления?
– Да! И я летом хотел с вами заниматься. Вы же еще будете приезжать в школу по делам?
– Да, писать учебные планы, и у меня платный ученик, он поступает в Австрии в музыкальную академию.
– Вот, я же могу после него рассчитывать на урок с вами… Мне нужно, Нина Георгиевна… Прошу вас, не отказывайтесь. – Митя старался говорить как можно убедительнее и не терять достоинства. Как батя.
Нина Георгиевна взглянула на мальчика. Да, он не виноват. Да, у него очень бедная семья. Почему, непонятно. Она же видела отца. На вид – здоровый мужик, крепкий, рослый. Но это на вид. А там – кто знает? Может быть, он инвалид… Мало ли каких болезней только не бывает. И мальчик привык к своей бедности, не стыдится ее, не скрывает, не понимает, что есть вещи, за которые все платят, кроме него… Может, это и неплохо. Живет в эмпиреях, не задумывается о хлебе насущном. Что есть, то и съел. И пошел играть на виолончели.
– Ладно. Приходи на урок, там разберемся. Ехать в Латвию, мальчик! Ехать и не раздумывать!
– Нина Георгиевна… – Митя встал, чувствуя, что от волнения не может сидеть. Ведь это все так важно для него. На самом деле он очень хочет поехать. Он никогда не был ни в какой другой стране, он даже не мечтал никуда поехать этим летом, кроме тетиной дачи, если отпустит батя, а он сестру презирает и вряд ли отпустит. Митя хочет поехать с Элькой, потому что хочет поехать, потому что она ему снится, потому что руки сами ее лепят, ее высокую, тонкую фигуру, ее нежный профиль, ее ровные плечики, стройные сильные ноги, он хочет поехать, но ОН НЕ МОЖЕТ! Батя взял с него слово. Он же не может его предать, не может нарушить слово…
