Боги, неужели таков и есть ответ?! Неужели лучшее, о чем можно мечтать, – это быстрая смерть?!
Проходили часы, а может, сутки. Внутренности Хармона сделались клубком ядовитых змей, грызущих друг друга. Вновь и вновь он думал, не мог не думать: каково это – умирать от голода?
Каково тебе было, Джек? Что ты чувствовал? Сколько дней, недель, месяцев голод сжирал тебя изнутри?! Или, может быть, железо палачей до того изувечило тебя, что околел в считаные часы? О, счастливчик! Умный счастливчик, будь ты проклят! Сразу понял, что лучше пойти под пытки, – это всяко быстрее голодной смерти. Какой-то денек страданий – и все, здравствуй, Звезда!
Или, может, Джек, ты был еще хитрее? Ведь умер у сухой стены, а не под струйкой влаги! Скажи: ты уморил себя жаждой? Дал себе приказ: не пить ни глотка. День просидел спокойно, второй перетерпел, на третий впал в забытье. Простое дело! Достаточно лишь заставить себя не пить. Чертов дворянин! Как ты это сумел? Как вытерпел – слышать звук воды, сгорать от жажды, но не припасть к струйке? Кто родил тебя, кто воспитал? Где ты взял такую силу воли?!
Хармон комкал на груди ткань с фамильным гербом Джека, и к ужасу в груди примешивалась черная зависть. Торговец теперь не сомневался: его предшественник нашел способ умереть быстро. Это потребовало железного самоконтроля, но Джек сумел. А Хармон-торговец не сможет. Ему предстоит вечность мучений.
Милосердная Янмэй…
Когда вверху раздался скрип, Хармон поднял голову и смотрел, смотрел, смотрел в проем, не в силах поверить. Люк был открыт, и факельный свет озарял лицо молодого воина.
– Ну, и дыра!.. – Сказал Джоакин Ив Ханна. – Хватайтесь за руку, вылезайте. Ну же!
20 июня 1774 года
Фаунтерра – Бледный Луг – Фаунтерра
Как чувствует себя подсудимый перед объявлением приговора?
Вероятно, так. Он – она – лежит на спине, поминутно вздрагивая от боли. Судья – лысеющий старик, одетый в жилет и сюртук, несмотря на летний зной, – вдавливает сучковатые пальцы в живот подсудимой. То выше пупка, то ниже, то правее, то левее. Под правым ребром нажатие отзывается резкой болью, заставляя подсудимую морщиться. Судья давит вновь и вновь – предъявляет боль под ребром, как уничтожающую улику, и требует признания:
– Что чувствуете, миледи? Вот здесь – плохонько, да?
Ночная блуза подсудимой поднята аж до груди. Судья глядит сквозь пенсне на белый плоский животик, отчего девушка чувствует себя унизительно обнаженной и беззащитной. Впрочем, ничего другого ей, подсудимой, и не полагается. Она выдавливает признание:
– Больно… Здесь, под вашими пальцами, да…
– Какая боль? – уточняет судья и мечет пригоршню юридических терминов, малопонятных для подсудимой: – Режущая боль? Колющая? Тупая или острая? Пульсирующая или продолжительная?
– Иглы… – говорит подсудимая. – Как будто иглы.
– М-да, миледи… Дело понятное…
Она не может понять, почему судья медлит. Ведь он уже знает приговор! Зачем тянет время, почему не скажет напрямик? Пытка ожиданием – это часть приговора? Или судья хочет, чтобы она унизилась и стала умолять. Что ж, подсудимая вряд ли может позволить себе гордость.
– Что со мною, сударь? – спрашивает она.
Впервые судья отрывает взгляд от ее живота, сверкает ей в лицо холодными стекляшками пенсне:
– Миледи, вы страдаете печеночной хворью.
Сказав это, он умолкает с таким видом, будто краткою фразой выражена уже вся ее дальнейшая судьба. Зачем он издевается над нею? Ведь она – не закоренелый преступник, впервые за недолгую жизнь предстала перед судом. Откуда ей знать смысл подобных слов?
