– Герцогского рода?.. – присвистнул Джоакин. – И кто же она?..
Тут их прервали: откинулся полог, и в фургон просунулась мокрая голова Вихренка.
– Хозяин, там такое дело…
– Где?
– Во второй повозке.
– И что там?
– У нас хворый обнаружился! Малец из Ниара посинел!
– Тьма холодная, – Хармон сплюнул. Вздохнул, закутался в плащ. – Что же, идем глянем…
Торговец выбрался из фургона, Джоакин следом. Снаружи лупил холодный дождь. Если положить руку на сердце, то Хармону ни капельки не хотелось глядеть на хворого. Чего хотелось – так это сесть в свою повозку и прямо сейчас дать ходу. Коль среди ниарцев есть один синюшник, то может и второй найтись, а там и третий. А там, глядишь, и сам Хармон-торговец станет ртом воздух глотать да глаза выпучивать. Нет уж, держи монету в кармане, а хворь – за горами!
Проблема состояла как раз в монете: в том фургоне товара было этак на дюжину эфесов, да плюс сама телега с лошадьми. Жалко! И зачем только он дал слабину в Излучине, взял с собой этих чертовых беженцев?.. Скрепя сердце, Хармон забрался во вторую повозку.
Внутри горела масляная лампа. Весь честной народ сгрудился в спальной половине фургона, застеленной одеялами. Виновника переполоха торговец разглядел не сразу: малярский внучок забился в тенистую щель между ящиками в дальнем конце повозки. Рядом находился его дед. В проходе стоял Снайп, отгораживая Маляра с Маляренком от остальной компании. Дезертир держал боевой топор, выставив его перед собой – не так, чтобы рубить, но так, чтобы не дать отщепенцам приблизиться к стаду.
– Проваливайте, ну! Больше повторять не стану! – рычал Снайп, когда Хармон забрался в фургон.
– Хозяин здесь! Вот его и послушаем, – сказала Луиза.
– Что тут у вас творится? – спросил Хармон, хотя прекрасно видел, что.
– Малец принес на себе мор, вот что. У него вся рожа посинела.
– А ну-ка, дайте поглядеть, – сказал Хармон.
Народ расступился. Торговец не имел желания приближаться к мальчику, сунул лампу в руку Снайпа:
– Посвети-ка.
– Еще чего… – фыркнул охранник и передал лампу Маляру.
Тот поднес свет к лицу внука. Верно: губы были синими, щеки – белыми. Малец дрожал.
– И что же с тобой делать?.. – проворчал Хармон.
– Как – что? – искренне удивилась Луиза. – Выкинуть к чертям!
– Деда тоже, – добавил Снайп. – Мелкий около него все время. Оба уже хворые.
– Сжальтесь, – сказал Маляр, но старуха Мэй тут же перебила его:
– Гоните их, Хармон Паула! Пускай идут назад в Ниар! Подлые отродья, могли бы и сами вылезти, коли хворые! А туда же – сжальтесь!
– Пощадите… – шепнул внучок, но Снайп погрозил ему топором:
– Ану цыц! Будешь болтать – пришибу.
– Да никакие мы не хворые! – вскричал Маляр. – Внучок простудился, вот и мерзнет! А вы его – на улицу, в мороз! И до ближнего города два дня ходу.
– Не наша забота!
– Знаем мы такие простуды!..
– Гоните их, хозяин!
Хармон призадумался. Ситуация была сложна. Мальца жалко: Хармон, вроде как, помочь хотел, взял деда с внуком в телегу. А теперь выкинуть ночью среди поля, да в холодный ливень – вот уж благодеяние! Но жалость – дело глупое. Где речь о хвори, надо думать головой, а не чувством. Вон, имперские солдаты оцепили Ниар и никого больше не выпускают, и плевать им на жалость.
В тон его мыслям Доксет проворчал:
– У нас в войске, если кто синел, то его не выгоняли – нечего мор по округе разносить. Сажали в глухой фургон и держали там, пока помрет или очухается. А могли и поджечь…
