– Никита! – окликнул меня Эмиль. – Ты чего?
– Ничего, – отнял я руки от лица и открыл глаза. – А что?
Эмиль покачал головой.
Старик вошел с аппаратом:
– Думаю, этот вам подойдет.
– Что за модель? – поинтересовался я.
– Ты будто в них разбираешься, – осек меня старик. – Говорю, хороший, значит хороший. Иди, покажу, как настраивать, если собьется. Фотопленку дам черно-белую. Фотографическая широта здесь на уровне. Вам достаточно. Отпечатывать где будете? Бумагу дать?
– Мы для хранения, – ответил Эмиль. – Нам печать в крайнем случае может потребоваться.
– А-а-а, – протянул старик. – Добро. Принесете, я сам отпечатаю, когда захотите. Принесу пленку.
– Эмиль, – зашептал я. – Ты что-то о призраках говорил.
– Не я. Так говорят, что старик схимичил такую пленку, что, фотографируя пространство, там можно поймать умершие души.
– Давай спросим?
– Слушай, мы пришли за фотоаппаратом. Он нам в полцены отдает. Еще и пленку бесплатно. Сделали дело и пошли отсюда. Вдруг старика обидим.
– А это он рисует? – кивнул я на картины.
– Да.
– Почему тогда его называют фотографом, а не художником?
– Отстань ты, – глянул на меня Эмиль. – Что за вопросы?
Старик проводил нас до входной двери, которая была распахнута. Над ней висел фонарь. Такой же старый, как и дом. Лампочка выступала из-под колоколообразного металлического корпуса с широкими полями.
В нос ударил густой и насыщенный ночной воздух. А впереди – мгла: двор не освещался.
– Темень-то, – проворчал старик. – До ворот провожу вас.
– А можно сфотографировать призрак? – не выдержал я.
– Ты снимай, что тебе положено, – старик потянул за кольцо, и ворота с мягким скрипом разошлись, шурша нижним ребром по траве. – И не лезь, куда дороги нет тебе больше.
Мы с Эмилем переглянулись.
– Идите, – попрощался старик.
– Я понял, почему он фотограф, а не художник, – сказал я по дороге домой. – Фотография отображает то, что есть на самом деле, а на картине изображается воля художника. Фотограф – это настоящее, а художник – это прошлое.
– Почему прошлое? – безучастно спросил Эмиль, поглощенный своими мыслями о предстоящем новом проекте.
– Художник пишет исходя из собственного воображения. А оно базируется исключительно на нематериальном накопленном багаже прошлого, взятого из подсознания. И любые мечты, как любое будущее, это всего лишь ростки корней прошлого.
– Я не понимаю связи со стариком.
– Я тоже.
– А что ты тогда распинаешься?
– Сам не знаю, – ответил я. – Настроение такое.
Я замолчал на пару кварталов, а потом продолжил:
– Фотография – это, знаешь, что? – поскольку Эмиль мог беседовать только на темы электрического тока или близкие к ним, то ответа я и не ждал. – Это искусство манипулировать светом. А что в нашем понимании олицетворение света? Добро, любовь. Следовательно, наше настоящее будет настоящим, если есть источник любви.
– Ты заткнешься, с любовью спрашиваю? – доброжелательно поинтересовался Эмиль.
– Да, – подумав, ответил я. – Я, в принципе, все сказал.
Когда я вернулся от фотографа, Марина с недовольным выражением лица взглянула на меня, оторвавшись от книги. Она листала пособие для будущей матери. Не дождавшись извинений с моей стороны, Марина демонстративно погасила свет и легла спать. Меня это отнюдь не расстроило. Ужин в одиночестве мне представлялся более увлекательным занятием.
На плите в сковородке оставалась жареная картошка. Я неспешно поел, поставил чайник, и, открыв окно, закурил. Спокойно попив кофе, я принял ванну и пошел в комнату. В квартире стояла тишина, точно я находился в ней один. Давно у меня не было такого умиротворенного вечера. Очевидно, что мне лучше без Марины.
