Я с грохотом приземлился неподалеку. Она резко обернулась, на ее лице застыл ужас, голубые глаза неверяще округлились. В слегка поджавшихся веках мелькнуло отчаяние. Неотрывно глядя на меня, она робко, чуть ли не боязливо приблизилась, во всем ее виде по-прежнему читалось какое-то странное неверие происходящему. Уж не тому ли что я прямо с неба свалился… Или не верила, что встретит меня вновь? Это было то самое место нашей первой встречи… Неужели она пришла ко мне? Сколько же она здесь простояла… Меня словно окатило жаром, я был растроган…
Порывисто шагнув, я протянул руку к ее шее, лицу. Оно было девственно чистым, гладким, безумно молодым, его хотелось жадно трогать и ощупывать, как сокровище, которое принадлежало только мне. Я откровенно наслаждался, во все глаза разглядывая ее белоснежный лик и не замечая ни единого изъяна. Я буквально чувствовал, как мои зрачки стали огромны, как бездонные кратеры, как рты умирающих в пустыне, что с жадностью распахнулись и хлещут без остановки этот визуальный нектар. Ее же глаза, чуть подрагивая ресницами, прикрылись, а спелые губы растянулись в неуверенной улыбке. Ладонь ее нежно покрыла мою.
Не в силах сдерживаться больше, я развернул ее спиной, задрал подол платья и вжал лицом в дерево. Медленно повел широко раздутыми ноздрями вдоль пробора ее белокурых локонов, отчего мои легкие от истомы будто свернуло узлом. Ее нижняя губа отпала, а на скуле проявилось розовое пятно. Я вжал ее в дерево так, словно хотел об него расплющить. Используя его как опору, я хотел занырнуть в нее как можно дальше и глубже, чтобы там, на самом дне, уже захлебнуться от преисполнявших меня чувств.
Но это падение в глубину было бесконечным, как в сингулярность, мне не суждено было достигнуть ее дна. Но я и не хотел. Я страстно не хотел достигать того, к чему в данный момент так слепо стремился, ведь это означало бы конец тех самых толкающих к действию чувств. А чувства были смыслом нашей жизни, мы жили исключительно стремлением, а не его результатом, и потому втайне от себя всегда пытались любую финишную черту немного оттянуть. Совсем чуть-чуть, буквально чтобы ее уже видеть перед носом, но все еще бежать, бежать, нестись на всех парах, задыхаясь от экстатического вожделения близкой победы, но… Миг не может быть вечен…
Я чувствовал себя эмоционально ограбленным. Мысли прояснялись, а заглушающие их чувства блекли, как солнце в позднюю осень. Опомнившись, я отлип от прижатой к дереву саамки. Она по нему бессильно сползала. Я хотел ей что-то сказать, но спохватился, что между нами языковой барьер. Да и что я мог сказать…
Быстро подхватив с земли брошенную рыбу, я прыгнул в небо прямо с места. Ветер грубо затрепал мою длинную, отросшую шевелюру, а штаны сползали, так что приходилось держать ноги раскинутыми. Летел я на пределе своих сил, словно за мной по пятам гналось нечто неотвратимое. Но чем безогляднее я сосредотачивался на полете, тем сильнее отставало то, что меня преследовало. К моменту, когда вдалеке белым пятном забрезжил трейлер, в моей голове уже не осталось ничего, кроме гуляющего в ней прохладного ветра.
*
Но почему я это делал? Уже во второй раз я позорно сбегал, как зверь, гонимый древними инстинктами. И это я, что обычно часами сидел и возвышенно размышлял о природе человека и о властвующей над телом силе воли – этой пресловутой воли просто не стало, когда я встретился глазами с саамкой. Теми самыми глазами, в которые мне теперь уж точно будет стыдно посмотреть. А возможно больше и не придется… Вряд ли она станет возвращаться после столь холодного приема. Мне хотелось немедленно вернуться туда, нагнать ее, пока она не покинула территорию моего леса… Но я так долго препирался самому себе, что когда уже решился, было слишком поздно. Окрестности уже поглотила тьма, и из окна трейлера глазом уже было не различить стоящие поодаль деревья. Наверняка она уже у себя дома, с родными, робко отмалчивается на их будничные расспросы или лежа грустит, взглядом уткнувшись в темный брезент.
