Эта мысль не давала мне покоя, я страстно ждал наступления дня, потому как шлейф уже ушел под углом сквозь землю. Я ждал, когда он снова начнет смотреть точно в небо или хотя бы на восток. Я должен был попробовать на ином уровне отменить действующие правила на материю. Все, на что я воздействовал, теряло восприимчивость к притяжению Земли, но оно не теряло развитую благодаря ней скорость. А что будет, если обнулить и ее? Страшно подумать! Но оттого нетерпеливей я мерил шагами комнату…
В какой-то момент от моих шагов трейлер предательски дернулся и заскрипел, медленно съезжая по просевшей ветке. Не желая вникать в расчеты, я быстро заставил листы металла на корпусе частично отслоиться и обвить сосновый ствол. То же самое я наспех произвел и с подвесками, намертво зафиксировав трейлер, буквально пригвоздив его к дереву.
В полдень я уже сидел на лесной поляне, нервно отрывая лепестки у растелившихся по траве незабудок. С собой я взял ту самую чугунную сковороду, предположив, что эта скорость ей будет нипочем. Чем прочнее предмет и чем меньше его площадь обтекаемой поверхности, тем больше шансов, что он уцелеет и тем дальше пролетит. Так я думал. Воткнув ее рукояткой в трухлявый пень, я отошел на приличное расстояние и, конечно же, как можно дальше от линии, вдоль которой тянулся шлейф. Ведь по идее, максимальное ускорение здесь будет исключительно на старте. Не сковорода разовьет скорость, а сама земля пронесется под ней вместе со всем, что попадется навстречу – оно то и будет собою тормозить…
Теперь необходимо понять, на чем именно мне стоило сосредоточиться. Как не замедлить, а именно разом лишить предмет всей его земной инерции. Навострившись, я отчетливо воспринял призрачный хвост, тянущийся за сковородкой. В ней была заключена сила, не такая явная, которую я наблюдал у любого летящего, падающего, движущегося по своей или чужой воле объекта. Она не варьировалась, отражая текущий кинетический импульс, а была неизменна, абсолютно одинакова у всех, кто находился на территории Земли…
Я не знал с какого края к этой силе подобраться. Своей неявностью она будто насмехалась надо мной. В ней была потусторонняя загадка, как в отражении в зеркале, которое смотрит на тебя испытывающе или с иронией или с выжиданием, и ты в какой-то момент ловишь себя на безумной мысли, что по ту сторону кто-то есть и он, детально копируя твои движения, никогда себя не выдаст и всегда так будет на тебя смотреть, видеть тебя насквозь, вместе со всеми твоими срамными и потаенными мыслишками, а ты так никогда и не докажешь, что это может быть чем-то большим, чем обыкновенное преломление лучей. Но при этом глупым казалось допускать, что отражение внезапно вскрикнет и вытаращит на тебя глаза…
…равно как и ожидать, что скорость, уже давно не имеющая в себе импульса и слившаяся в единую гармонию с вращением планеты, вдруг пропадет, отщепится от целого, воспротивится…
Ответ крылся в пустоте. Я должен был ее представить, прочувствовать. Я должен заставить сковороду слиться с ней в одно. Хотя бы зацепиться за нее на мгновение, вобрать в себя ее бесконечную легкость и мертвый покой…
За прикрытыми веками полыхнуло так ярко, что день вокруг на миг превратился в ночь. Вместе с этим раздался хлесткий взрыв, как от молнии, и мне в лицо ударило горячей волной воздуха, вперемешку с травой, комьями земли и раскаленной влагой. От неожиданности я грохнулся на лопатки и, перекатившись через голову, дико осмотрелся.
