Меня охватило отвращение. Ко всему. К ее семье, что так далеко ее отпускала. К похоронным обычаям, ритуалам, к их иссиня-красным нарядам, да и вообще к любым традициям в целом. К самому себе, за то, что позволил этому произойти. Я сказал себе, что той девушки больше нет. Осталась только оболочка, материя, любыми способами стремящаяся к энтропии. Так пусть же этот путь будет чистым и наикратчайшим…
Шлейф от ее тела смотрел точно в темное, грязное небо. Значит, сейчас закат. Даже не отойдя безопасности ради в сторону, я обнулил земную инерцию ее останков. По моим ушам будто ударили с двух сторон ладонями, от слуха остался жалкий писк. Глаза застлало красной пеленой, туловище занемело. Вяло шевеля конечностями, я не сразу понял, что барахтаюсь в луже и от контузии ничего не вижу и не слышу. Но я воспринял это состояние как спасительную негу, в которой не было места для вины и прочих тягостных мыслей. К сожалению, чувствительность быстро возвращалась. Сев, я обнаружил, что у дерева, под которым она лежала, снесло крон, а комель покраснел. Обрывки сине-красной ткани на земле съежились и закоптились. Мои руки, грудь и лицо тоже покрылись красной пыльцой. Все, что осталось от саамки.
*
От потрясения я даже на время забыл, как летать. Я едва не заблудился, каким-то чудом отыскав дом. Деревья вокруг него будто поменяли свое расположение, место казалось незнакомым до тех пор, пока не поднял глаза и, щурясь от падающих капель, не увидел угадывающийся среди ветвей родной борт моего трейлера.
Я не помнил, как смог забраться к себе в трейлер, но уже в нем обнаружил, что к контузии добавилось множество неприятных ссадин и заноз. Обшивка салона набухла от влаги, на полу хлюпали лужи, матрац хоть отжимай. Аккумулятор полностью разряжен. Единственным сухим местом, как ни странно, была душевая кабинка. И в то же время самым грязным, так как его я за ненадобностью ни разу не прибирал. Я залез в нее и схлопнул дверцу. Мне было очень плохо. Я не знал чем себя отвлечь, да и как назло обстановка в одночасье стала крайне удручающей. Можно было найти место и получше душевой, но я знал, что где я бы не оказался, там буду я. А именно от себя я сейчас и хотел скрыться – не казаться заодно с этим человеком, не быть причастным к его проблемам…
От воодушевления по поводу моих недавних открытий не осталось и следа. Весь этот грандиозный план по свержению Айсберга, который я с большим энтузиазмом прорабатывал в уме все эти последние деньки, сейчас казался чем-то мелким, незначительным. Подростковым бредом. Я отмахнулся от него, как от докучливой мухи, что напоминающее о себе жужжала. Лучший друг, родной дом… Нависшая над человечеством угроза… Неразрешенная загадка… Все эти слова сейчас были лишены прежней силы, они ни к чему меня не побуждали. Во мне будто не осталось ни одного мотива, все казалось таким ничтожным… таким бессмысленным. Я пытался найти в голове хоть одну мысль, за которую можно было ухватиться, дать ей себя завлечь… К моему горлу тошнотворным комом подкатывало отчаяние. Неужели больше не было к чему стремиться?! Ради чего я сейчас живу?! Ради самого процесса?! Так почему ж он столь невыносим…
Я осекся. Мотив, стремление, ну конечно… Мне нужны были сейчас не они, а то, что благодаря их наличию вырабатывается… Я с трудом нашарил внутри своей головы прилежащее ядро, которое сейчас практически не подавало признаков жизни, и, не колеблясь, мощно простимулировал его.
