Сублимация любви - страница 17

– Следит? Он следит?! Я не получаю от него любви, но не ропщу, не поношу его имя, не вывешиваю на воротах знак, позорящий его достоинство! У меня над входом в дом красуется огромный фаллос, как и у тех матрон, что довольны своими мужьями! Так что ему ещё? Он должен понять и меня, и принять моё желание, мою тоску по наслаждениям, как неизбежное, если не в силах дать это сам – таково Римское право! Пусть следит!

И она с вызовом, даже сдёрнув покрывало с головы, вошла в школу гладиаторов.

– Пусть знает!

Сонный охранник, старый Маркус, получив от неё сестерций, провёл к каморке гладиатора, отворил массивный запор и, шамкая беззубым ртом, зашептал:

– После боя к нему… просились знатные матроны… даже жена… э-э… но тс-с-с… ведь сегодня такой бой был, такой бой, без права помилованья! Двадцать пар гладиаторов! Такой бой! – он приподнял скрюченный палец. – Но я знал, что вы придёте, потому берёг его силы для вас, госпожа!

– Спасибо, Маркус, – Аврелия не удержалась и в благодарность, что он не впустил наглых соперниц к любимому, дала старику ещё сестерций. – Закрой засов, да смотри, не открывай нас, пока не позову!

– Хорошо, добрая госпожа! Хорошо! Я буду как собака у ваших дверей!

– Кстати, а почему я не видела у входа пса?

Она удивлённо вскинула красивые бровки.

– Да я и не знаю… – старик равнодушно пожал сухенькими плечиками. – Куда-то делся, уже дня два его не видать… убежал…

– Странно! И у меня пес куда-то… даже к кормежке не пришел…

Её сердце вновь кольнуло в плохом предчувствии, и мозг заволновался: что-то здесь не так!

Но плохое предчувствие не задержалось, лишь только Аврелия увидела любимого – голос разума отступил, сердце всколыхнулось, и она бросилась к нему в объятия, оставив разум на потом! (В ожидании счастья женщины беспечны!)

Аврелия, откинув всякие страхи и сомнения, вошла в каморку гладиатора…

Мягкий свет свечи скользит по стенам застенчиво, скользит по влюбленным и смущается ещё больше – их страсть, их танец любви тихий, трепетный, наполненный неспешным наслаждением.

Силадус так нежен! Нежен. Но в нём есть и напор, и дикий взгляд, и желание, желание самого сильного гладиатора. Аврелии хочется продлевать сладостные мгновения бесконечно, доводить себя до исступления, до стонов всего тела. Хочется его всего: от волос, пахнущих ареной, до пальцев, что, казалось, могут сжимать лишь тяжелый меч, но в его руках, в его сильных руках она чувствует себя пушинкой.

Он нежен до безумия, её безумия! Она уносится к божественным высотам, к богам! Свеча то меркнет, то загорается вновь, и светящейся нитью выводит Аврелию из чувственного лабиринта.

Пить! Ей хочется пить! Глоток воды… и глоток ему… и вновь страстные объятия…

Он ласково разворачивает её, покрывает поцелуями шею, волосы (она дрожит всем телом). Он целует её влажную спинку (она судорожно запрокидывает голову)…

Она покоряется его тёплым губам, ласковым рукам, в трепетном волнении еле сдерживая сладострастный крик…

В предрассветной дымке догорала свеча, а сквозь крошечное оконце под самым потолком пробивался едва уловимый свет. Они потерялись во времени. Вот уже застучали тяжёлые засовы – это из соседних каморок выводят гладиаторов на ежедневные занятия.

Старик Маркус принёс влюбленным еды, вина, хитро подмигнул им, шамкнул беззубым ртом, удалился, закрывая дверь за собой на тяжёлый засов.

Вновь крепкие объятия. И Силадус, как волк, ненасытен, и Аврелия подобно волчице, и всё в этом мире опять теряет смысл…