– Но в ней есть что-то такое, чего не хватает истине, смыслу? Ты, Энди, начал об этом?
– «Просто жизнь», быть может, отчасти низка, но права – ниже, но шире истины, смысла.
– Может, была бы права, – ответил Глеб, – если бы не была сколько-то пошлой и с извечной своей претензией на тотальность.
– Но я имею право на пошлость, – начал Энди, – если она не агрессивна и…
– Это тоже химера, – перебил его Глеб.
– Право на пошлость?
– Пошлость без агрессии.
– А-а, ну да. То есть тебе вслед за Ульрикой тоже надо вступать в клуб профессора Снайпса. Ты же их – их до мозга костей. Я понял! А волею судеб тебя прислали закрыть нашу лавочку. – Далее, без перехода: – Как только профессор не бросился на поиски гена пошлости? Надо будет ему подсказать. Но право я всё равно имею.
– Но ведь ты не часто им пользуешься?
– Ты, кажется, пытаешься льстить?
Мэгги постучалась к Глебу, сказала почему-то шепотом:
– Пойдем быстрее.
Он прошел за ней следом в открытую настежь дверь Марии. Неужели случилось что-то? В коридорчике ее небольшой квартиры толпились люди. Это те, кто не уместился в ее крошечной гостиной. Вся команда станции собралась здесь. В недобром предчувствии Глеб протиснулся вперед. В благоговейной тишине все стояли и смотрели. На дальней стене комнаты, над диваном нарисованы олени: красный, зеленый, синий, еще не до конца просохшей густой гуашью. Они были похожи, сколько-то были похожи на наскальную живопись палеолита, только не было сцены охоты, оленям ничего не угрожало.
Мария стояла ту же, перепачканная краской до кончика носа.
Ульрика шепнула Глебу:
– Шла мимо, глянула в ее окошко и вот… Мы давно уже не думали ни о чем подобном.
– Да-а, – попробовал сказать кто-то и сам же осекся.
– Коллеги, – наконец-то сказал профессор каким-то глухим голосом. – Пойдемте. Мария утомилась от нашего внимания.
– Я останусь, – сказала Мэгги. – Помогу отмыться. Самой ей не справиться.
Поздним вечером Глеб зашел к ней. Собирался постучаться, но дверь оказалась не запертой, только прикрытой. Он хотел посмотреть на оленей в темноте, при нижнем свете. Мария, переодетая в чистое, отмытая стараниями Мэгги, спала на диване под этим своим рисунком. Спала, свернувшись калачиком, спрятав нос куда-то под руку, не по-обезьяньи даже, по кошачьи. Глеб догадался, что она сквозь сон сознает, чувствует его присутствие, но она не открыла глаз, ее дыхание ровно – она доверяет Глебу.
Он смотрел на оленей с нижней подсветкой (хорошо, что у Марии, видимо, уже не хватило сил, чтобы встать и выключить свет). Сейчас они были совсем уж похожи на пещерные рисунки древних людей Земли. Но красный олень улыбался. Была ли эта робкая его улыбка тогда, днем, а он не заметил, или же Мария, окрыленная успехом, пририсовывала после?
Сам не зная зачем, прошел к окну, к телескопу. Ей установили такой простенький школьный, на металлической мачте, воткнутой острием в напольное основание. Должны были пройти тысячелетия, прежде чем далекие потомки Марии начнут заселять звездное небо своими богами, а Мария уже знает, что в небе есть красные гиганты и белые карлики, ей уже рассказали о квазарах. А по ночам, должно быть, в своих кошмарах, она видит, как мужчины племени альфа вспарывают животы ее родителям.
Ульрика занималась с Марией в лаборатории, а Мэгги здесь. Обе смеялись, «как трудно, оказывается, рассказать «простыми словами», и «надо же, как много на свете вещей, о которых помимо двух-трех вполне школярских слов вообще ничего не знаешь».
