– Доброе утро, товарищи!
Первые фразы всегда слышались четко, а вот в дальнейшем речь почему-то прерывалась очень серьёзными помехами, очень напоминавшими хрюканье и гавканье, что делало радиовыступление очень запоминающимся и неординарным:
– Я с сожалением должен сообщить, что ремонт техники хрю-хрю, уже пора гав-гав-гав…
Но, несмотря на «хрю-хрю» и «гав-гав», смысл выступлений, как раз, благодаря этим помехам, передавался очень точно и в переводе не нуждался. Такое селекторное совещание с участием Фильки и Негодяевича слушать было весьма преинтересно.
– Алло, начальник первой колоны, гав-гав, – вызывал на связь Негодяй.
– Начальник первой колонны, гав-гав-гав, – вторил Филька.
– Хрю-хрю, – откликался начальник первой колоны.
– Вы почему вчера хрю-хрю-хрю? – вопрошал Негодяевич.
– Это вы мотористов спросите, это они хрю-хрю, – оправдывался начальник первой колоны.
– Мастер моторного участка, хрю-хрю, почему вы хрю-хрю-хрю? – вопрошал Филька.
– Пускай они сами не хрю-хрю, – откликался мастер, – сколько им не гав-гав, а они хрю-хрю – хрю…
– Мастер участка хрю-хрю-хрю!
А это уже меня. Я поднимал трубку телефона внутренней связи и отвечал:
– Я хрю-хрю…
– Гав-гав-гав, – отвечал матюгальник, а трубка телефона поясняли это закодированное послание голосом Фильки или Негодяевича:
– У тебя как всегда бардак…
После того, как хрюканье и гавканье заканчивались, начинались визиты водителей, копающихся в своих колымагах со своими бедами.
– Пол, сальников нету? Я месяц целый стою!
– Аполло, сколько ждать болтов я буду?
– Эдуардыч, что за хреновина: бумаги даже на прокладки нет!
– Аполлон Эдуардович, как ремонтироваться, ничего нет?!
Я развил идеи Гавриловича о взаимоотношениях с водителями, творчески подойдя к исторической фразе: «Я что, рожу?» Я с пониманием объяснял водителям: ничего в нашей шараге нет, но я не виноват, потому, как ничего не решаю; лучше пойти и скрутить у кого-нибудь (вон – машина стоит бесхозная, а у той – водитель заболел, поэтому, тоже можно скрутить).
И водители потихоньку расходились.
Одни, прислушившись к моему совету, шли скручивать то, что надо у соседа.
Другие, которым мои советы уже надоели, громко обсуждали меня и мои советы:
– Какого хрена этот дармоед здесь делает, кроме как советы давать? – возмущался один, наверное, недавно работающий в УТТ водитель.
– Каждому своё, – философски разъяснял ему другой водила, видимо, уже работавший не первый месяц, – тебе кувалдой махать, а ему ручкой шариковой.
– Ну ты сравнил! – продолжал возмущаться первый, – ручка – не кувалда – плечо не заболит!
– А чё ты хипеж подымаешь, – успокаивал его первый, – человек институт закончил, теперь тяжелее ручки ничего в руках и не будет держать. Ты бы закончил, тоже была бы работа не пыльная – бумажки перебирать, а не кувалдой махать…
Ну а третьи, которым надоел и я с моими советами, и обсуждения моих советов, шли в «морлавку»…
Потом шли просители подписывать всякие бумажки. Я всё подписывал, хотя знал, что ничего по ним не получишь – ничего всё равно нет.
Иногда разнообразие вносил заезд личной машины какого-либо начальника. Я тотчас брал стаканчики и, позвякав друг о друга, мигом собирал балдёжку.
В конце месяца Филькин напоминал мне о главной и святой обязанности советского мастера и мне приходилось чуть поработать ручкой и вспоминать навыки составления школьных сочинений: надо было составлять отчёт и подвести итоги соцсоревнования. Ох и морока! Впрочем, как говарили водители, глядя на мои труды: «Ручка не кувалда – плечо не заболит».
