– Но ведь мы вчера смогли проехать!
– А взгляните-ка, не поленитесь, – черным пальцем своим он указал на окно, за которым, действительно, валил густой снег. – Конечно, если хорошенько разгорячить себя алкоголем и не пожалеть лошади, как поступают некоторые, то, может, и в самом деле, появится незначительный шанс проскочить. Но, как лицо ответственное, находящееся на службе, я не могу рисковать ни собой, ни транспортом, лошадью, то есть, и уж, тем более, вверенной мне корреспонденцией.
– А письмо? – уже как-то заискивающе спросила я. Потому что сидящий напротив меня чудак, такой нелепый поначалу, с каждым словом своим стал вдруг утрачивать шутовские, обезъяньи даже черты, а наоборот, превращался теперь в значительного и делового Почтальона.
– Письмо – это дело другое, – кивнул снисходительно. – Поскольку тут иная степень как важности, так и срочности. Письмо, пожалуйста, пиши. И не торопись, можешь подробнее описать дорогу, а уж как только распогодится, я его сразу тогда и отправлю. А пока, чтоб не скучала, вот тебе…
Он закопошился в своей сумке, как я теперь понимала, почтальонской сумке со множеством отделений, ловко придерживая ее при этом подбородком. От меня не ускользнуло, что в разговоре, будто почуяв мою от него зависимость, он начал тыкать мне.
– Вот, – протянул наконец небольшую газетку.
– "Кызыл Чишма"… – прочитала я. – Что это?
– А это "Красный Пахарь" в переводе. Тут только первая страничка на татарском, а остальное все можно читать – вот перепечатка из центральной прессы про всякие скандалы, вот астрологический прогноз…
– Спасибо, – поблагодарила я устало. Было бы здорово, если б он убрался сейчас отсюда и я тогда незамедлительно приступила бы к письму. Кто знает, может, уже завтра установится хорошая погода?
Распахнулась дверь, и на пороге появилась Прасковья, все с тем же ведром.
– Я уж думала, ты спать опять легла, – сказала она проходя мимо нас в чулан, не взглядывая ни на кого. – Енька, ты что ли газету принес? – спросила уже оттуда.
– Так точно. Отдадите назад, как прочтете. Это моя личная газета, я из нее вырезку сделаю.
– Ладно… а теперь ступай! Некогда нам с тобой.
– Да мне ведь и самому недосуг, сколько адресов еще… – ответил тот, уже натягивая перчатки с дырявыми пальцами, и вдруг тоненько и задорно пропел:
Забо-о-отится се-е-рдце,
Сердце волнуется-а-а,
Почтовый паку-у-уется груз…
Но то, похоже, напускная была задорность, ведь Прасковья выставляла его.
– Курица опять охромела у меня, другая теперь, – сообщила она, не выходя из чулана, и, вроде, жевала там что-то за занавеской.
– А у нас в деревне, между прочим, – почтальон заговорщицки понизил голос, вытянув шею из ворота, – тоже есть Людмила!
Мало того, у самой двери обернулся и, опасливо взглянув в сторону чулана, послал мне… воздушный поцелуй. Своей грязной рукой в дырявой перчатке!
Он вышел, а я так и сидела на сундуке и даже не слышала, о чем бубнила за занавеской Прасковья, вроде, все про курицу… В руках у меня была газета… "моя личная газета", сказал он. Взгляд машинально проскользил по астрологическому прогнозу за… март! Да нормальный ли он, этот почтальон?! – вдруг осенило меня. Ведь и Прасковья выгнала его, не церемонясь, а уж сколько всего наболтал…
