Амадей уже готовился ко сну, когда в дверь его спальни постучали. Он застыл в нерешительности, опасаясь, не бойкая ли Алиса решилась пойти на штурм, но за дверью послышался голос матери. Он пригласил её войти и, казалось, не ждал от этого визита ничего приятного. Баронесса поставила поднос с собственноручно приготовленным чаем на маленький столик и, опустив глаза, взяла Амадея за руку.
– Что-то происходит с тобой, дорогой сын, – в голосе её звучали нотки беспокойства. – Ты стал замкнут и мрачен, избегаешь общества наших друзей. И Алиса совсем с ног сбилась, пытаясь найти к тебе подход.
Амадей сел напротив матери. «В молодости она, должно быть, была красавицей», – вдруг подумал он и спросил, сам не зная зачем, какого цвета у неё были волосы. Баронесса, будто очнувшись, улыбнулась, кокетливо вскинула брови. И тут он впервые заметил, что её брови мастерски нарисованы, зато серые глаза ещё не выцвели и не потеряли озорной блеск.
– Рыжие, как огонь, – ответила она.
– Я бы тоже хотел быть рыжим, как огонь, – произнёс Амадей.
Мать погладила его по голове.
– У тебя редкий цвет, такой светлый от природы, а глаза мои.
И вдруг ему на ум пришла мысль, что у него, вероятно, другой отец. Он проморгался и заметил, что глаза его матери с поволокой, а в глубине их притаилось лукавство. Он улыбнулся и поцеловал ей руки.
– Я сварю тебе снадобье, мама, чтобы волосы обрели свой прежний цвет, – сказал он.
Баронесса обняла его и пошла к двери, взялась за массивную ручку и услышала его голос.
– Мама, я не женюсь на Алисе. Я не люблю её.
Она повернула голову.
– Я знаю, милый сын, я знаю, – сказала она со смирением. – Спокойно ночи, Амадей.
Сердце его наполнилось любовью и благодарностью, и третий раз в своей жизни он прочитал молитву.
И эту ночь Амадей провел без сна. Тот короткий искренний разговор с матерью и то, что она без лишних объяснений поняла его чувства, немного взволновало и отогрело его ноющее сердце. Но его тайная любовь будила отчаяние, вызывала боль, и мысль о том, что он больше никогда не увидит Алму, терзала всё больше. Жизнь казалась ему невыносимой, и он в глубине души стал сожалеть, что пришёл в этот дом. Лучше б скитался вечно из леса в лес, из пустыни в пустыню, любовался на чужие замки, танцевал под чужую музыку, наблюдал бы ночное небо, но только рядом с ней. Милое, необычное существо, как скучал он по её голосу, когда задумавшись, она напевала что-то на своём языке. Греческий или арабский? Странное сочетание звуков, которые складывались в красивые протяжные слова, приятная на слух речь. Плавный язык, созданный специально для грустных песен. Он всё возвращался мысленно в ту ночь, когда под сверкающим небом поцеловал Алму. Мягкие теплые губы, её трогательное удивление, так всё было искренне, так просто, так необыкновенно. Почему он мало расспрашивал о её мире, о ней самой? Эгоист, теперь и осталось, что жить в своём аду с тем маленьким кусочком прошлого, считая дни и годы до смерти. Он бы всё отдал, чтобы ещё раз вернуться под тот ночной фейерверк и удержать Алму, за её любовь он заплатил бы даже душой. Внезапно его осенило, Амадей вспомнил вдруг о тех толстых книгах с заклинаниями и рисунками пентаграмм. Ему нужен был рецепт, ритуал, чтобы вызвать суккуба, а если придётся, то и самого Сатану. Достать такую книжку было нелегко, нужно искать чернокнижника или настоящую ведьму, либо проникнуть в монастырские библиотеки, где в хранилищах пылится много затейливых рукописей. Монастырь как вариант отпал, слишком хлопотно. Искать ведьмаков тоже дело нелёгкое, но он кое-чему научился у святой братии и инквизиторов кардинала.
