Между Алтайским краем и Шемонаихой. Среди лишь протоптанных дорог без асфальта. Лишённое каких-либо инфраструктур. Спрятанное от посторонних глаз под кронами столетних лиственниц, сосен и дубов, расположилось небольшое поселение буддистских монахов ответвления shunyata, поколения chap-a-aeva, чьё учение складывалось из принятия идеи о формировании пространства не как самостоятельного факта, но пустоты, что вмещает в себя представление мира каждого живущего, объединяя детали в усреднённую форму. Причём само воздействие зависело от банальных числовых пропорций. К примеру, чем больше людей верило в добро, тем больше генерировалось в безграничном ничего соответствующих флюид.
Основной головной болью монахов была устоявшаяся идея человечества о Земле как планете в космическом пространстве, где на сто восемнадцатом километре пролегала граница, отделяющая всё когда-либо существующее от райских садов безвременья. Разумеется, такой иллюзорный барьер можно было сломать, но в общину, состоящую из пятидесяти человек (десяти монахов и сорока послушников разных возрастов), не хватало около пяти миллиардов приверженцев, то есть половины населения.
Благодаря малочисленности каждая единица особо чувствовала свою важность, являясь вешкой на пути к истине. И хотя редкие люди, попадающие в такое уединённое место проездом (в том числе несколько водителей, возивших раз в месяц продовольствие по договору), считали, что перед ними никто иные, как сектанты, на деле ошибались из-за нежелания познакомиться поближе с внутренним устройством шуньятов.
В отличие от незаконных «кружков», где главные пиявки занимались вредительским поборничеством несчастных в обмен на энные суммы и квартиры, монахи ни у кого ничего не требовали. Напротив, попадая в скромные стены их жилища, люди могли получить еду и кров абсолютно бесплатно на необходимое для них время. Единственное правило для гостей, а также новых членов группы состояло в соблюдении уважительного отношения ко всему сущему. Если, к примеру, редкий бродяга, получивший блага братства, вдруг пытался вербально осквернить мировоззрение филантропов, то его вежливо просили немедленно прекратить. Особо наглых, пытавшихся и после предупреждений продолжать гнуть свою линию, по итогу выгоняли силой, под справедливый пинок желая от искреннего сердца счастливой дороги.
У читателя может возникнуть вопрос: откуда же тогда община брала деньги на вполне себе безбедное существование? Хотелось бы, пустившись в романтизм, сказать, что простые неравнодушные граждане финансово оберегали монахов, которые каждый день только и занимались формированием нашей с вами реальности, поддерживая здоровую повестку; или, заглянув в трансцендентальность, поделиться секретом, что единственно только сила мыслей помогала платить чудным самаритянам за электричество в доме, ежемесячную доставку еды и прочие совсем не мелочи. Но правда была куда менее впечатляющей и заключалась в фонде вишнуитов, спонсирующих своих меньших братьев. И хотя вишнуизм расходился в концепции вероисповедания, предпочитая перекладывать ответственность на Вишну как высшую реальность, шуньяты, будучи менее разрушающей силой, чем прочие представители, смогли снискать симпатию, закрепившись среди дхармических религий.
Самому буддистскому ответвлению не было и трёх лет, а возглавлял его человек смешанных кровей, благополучно перешагнувший за четвёртый десяток лет. Будучи метисом, главный монах имел эклектичную внешность, где черты русского папы и мамы-индуски породили дитя, больше похожее на грека. Высокого роста, с крепкой худобой и увесистым носом, мужчина мог иметь большой спрос среди дам. Вполне вероятно, что так и было в его молодости, пока человек этот не подался в религию, променяв быстрые эндорфины на служение высшей цели. Звали же монаха Всеслав. И хотя у шуньятов не было в приоритете обращаться к сородичам по имени (использовались только местоимения либо уклончивые конструкции), но вот верховному Всеславу, в обход правилам, дали кличку Ахахах, как бы иронизируя над мужчиной, который никогда не смеялся и даже не улыбался. Об этом интересном феномене и будет наш рассказ, в конце которого раскроется истинное лицо такого до боли странного господина.
