Десница поднялся на небольшой постамент, на котором располагался погребальный костер. Теперь он стоял у изголовья Фридриха. Четверо из сопровождающих его священнослужителей подошли каждый к одному из углов и поднесли свои факелы к гигантским свечам.
Когда свечи загорелись, Десница возвел руки к небу и запел:
– О Алор! Объятия раскрой благословенные свои.
– О Алор! Объятия раскрой благословенные свои, – повторила толпа.
Каждый житель Баригора знал слова погребальной песни. И вскоре рокот тысяч голосов пронесся по всему городу. Песню пели дворяне в большом дворе. Песню пели купцы и служивые люди под стенами дворца. Песню пели мещане и простолюдины на улицах города. Песню пели королевские гвардейцы и солдаты у городских стен. Песню пели священники в церквях Алора. Песню пели стоящие на выходящем в большой двор крыльце члены королевской семьи. И лишь неприметная группа людей, одетых в разукрашенные шкуры, стоящая в тени здания дворца, молчала.
О Алор! Объятия раскрой
Благословенные свои,
Брата нашего прими,
Чей срок земной истек.
О Алор! В свое золотое царство
Его забери нашею мольбой.
О Алор! Грехи его прости
И душу вечную возьми
В великое единение с тобой!
О Алор! Ты наше рождение
И в тебе наше упокоение.
О Алор! О Алор! О Алор! О Алор!
Каждый раз, когда воззвание к богу проносилось по толпе собравшихся, один из служителей, стоящих по углам погребального костра, опрокидывал белую свечу на тело короля. По традиции, это делалось посолонь, символизируя цикл жизни и смерти. Уже от первой свечи покрывало, укрывавшее костер, загорелось, и каждая новая лишь добавляла огня.
Когда отзвуки последнего воззвания затихли, костер полыхал ярче, чем заходящее солнце. Рыжие отблески огня смешались с алыми лучами заката, бросая на лица собравшихся в большом дворе тревожные тени. Двор накрыла неестественная тишина. Все безмолвно смотрели за тем, как тело короля Фридриха растворяется в погребальном огне. Воздух заполнил запах дыма, горелой плоти и сандала. От такого сочетания ароматов слезились глаза и мутило, но никто не шелохнулся, соблюдая заветы Церкви. Лишь Десница и его служители отошли от костра на безопасное расстояние и застыли у балюстрады дворцового крыльца.
Не шелохнулись и члены королевской семьи. Ее величество, теперь уже вдовствующая королева Матильда, облаченная в траурное, но все же роскошное черное платье с плотной вуалью, холодным пустым взглядом смотрела на пожираемое пламенем тело человека, с которым прожила больше сорока лет. Она не плакала и вообще не выражала никаких эмоций, что было совсем несвойственно этой яркой эмоциональной светской львице. Рядом с ней ее дочь Эсмеральда, грустная и растрепанная, не скрывающая текущих по щекам слез, казалась рыжеволосым островком жизни. Ее черное платье, отливавшее красным не то из-за окрашивающих его лучей заката, не то потому, что известная модница не захотела соблюдать обычаев, лишь подчеркивало, как опустились плечи принцессы и как вся она будто сжалась.
Мужчины Паулиц вели себя сдержанно. Принц Регин стоял чуть позади, задумчивый и печальный. Лицо юноши осунулось, под глазами легли темные тени. Принц потупился, будто не желая смотреть на погребальный костер своего отца. Принц Вернон, которому завтра суждено было стать королем, наоборот, не отрывая глаз смотрел на пламя. Он обеими руками оперся на балюстраду, и его кисти настолько сильно сжимали поручень, что побелели костяшки. На напряженном лице Вернона отражалась сложная гамма эмоций. Его брови были сдвинуты, а губы плотно сжаты, будто бы принц испытывал ярость, но на глазах проступали слезы. Возможно, дело было в том, что ветер приносил дым от костра в его сторону.
