Старший детектив повесил пальто и шляпу на вешалку, присел к столу и пробежал результаты аутопсии.
Никаких сюрпризов. Револьверная пуля, калибр 7.62, выстрел с близкого расстояния, мгновенная смерть из-за попадания в легочную артерию, раны на животе от острых прутьев решетки. Время смерти, – между 23.30 и 1.00 ночи.
Клюг пододвинул телефон и набрал полицейский морг.
– Уважаемый доктор, – сказал он предельно вежливо.– Премного благодарен за экспертный анализ вскрытия. Теперь все кристально ясно. Можно брать убийцу. На пуле, случаем, инициалы не выгравированы?
– На ваше несчастье, нет, – ответил Хольман со смешком.– Так что придется поработать. Некстати, – есть новости из госпиталя на Халешез Тор. Твои подопечные работяги из той пивной…
– «Золотая Брага».
– …приходят в себя. Местный лекарь в нокдауне. Два десятка людей блюют и стонут, словно на Ипрe.
– Не изволите ли, доктор, сообщить о содержании желудка, и уровне опьянения больного?
Хольман хихикнул. Его страсть к черному юмору и отвратительным патологоанатомическим шуточкам была общеизвестна.
– Парочка бокалов пива. Сосиски. Ржаной хлеб с примесями гречки и манной крупы. Сколько ваш штурмовичок сожрал хлеба с сосисками, сказать не решусь. Ел пациент за два с половиной -три часа до того, как предпочел на десерт свинца.
– Плотный ужин…
– Видите, – кушать после шести вечера вредно для здоровья. Küss, meine Schöne!
Клюг предпочел не засиживаться за столом, теряя драгоценное время, -поднялся, кивнул Функу, взял пальто и вышел.
Очередным трамвайным номером он добрался до Халешез Тор.
В большой трехэтажной больнице «Unterschlupf» (Приют), атмосфера хоть и отличалась меньшей оглушительной разноголосицей, чем в отделе, оптимизма не добавляла.
Он явил свой жетон дежурному врачу.
Врач все-таки не был так плох, как сообщил Хольман. То ли уже вышел из нокдауна, то ли умел держать удар.
– Пятерых допрашивать еще нельзя, – без сознания. Еще трое очень слабы, только завтра смогут говорить. Остальные ваши.
Сопровождаемый врачом, старший инспектор поднялся по мраморным ступеням на второй этаж.
Длинный коридор освещался уличным светом сквозь высокие окна, каждая рама в три стекла высотой. Через такое окно легко проходил всадник. Потолок терялся в высоте. Пол поскрипывал паркетом, протертым до половины толщины половиц, но тем не менее будил прочитанное в детстве, – о эпохе офицеров с шпагами и дам в кринолинах.
– А что тут было раньше? – спросил он на ходу.
– Институт благородных девиц, – ответил доктор.– Говорят, некоторые из выпускниц выполняли обязанности фрейлин при дворе Фридриха Вильгельма Третьего и Четвертого.
«А сейчас здесь блюют пролетарии с завода промышленника Отто Вайдта и картонных фабрик», – усмехнулся про себя Клюг.
Ему удалось опросить десяток пострадавших, и он испытал к ним сострадание. Бледные, с опухшими глазами, они бессильно лежали на чугунных кроватях, под каждой таз, на случай если еще не все выделения покинули тело. Сестры подкладывали под спины подушки, так больным было легче дышать.
Но почти никто не помнил человека, вышедшего за минуту до микровзрыва. Лишь один, полный лысый человек, с картонной фабрики, вспомнил высокую фигуру в потертой куртке. Но так как две трети посетители одевались в подобную одежду, это не очень-то помогло.
Кельнер вспомнил больше. Он вспомнил человека в куртке. Когда тот выходил, кельнеру бросились в глаза высокие блестящие сапоги.
