Час настал очень ранний. Совсем сонные, мы явились к семи утра по указанному адресу в какой-то ДК. Изнутри ДК производил впечатление заброшенности: советские интерьеры и тишина, тишина… Но вот мы поднялись на второй этаж и увидели, что в недрах ДК скрывается очень интересная кухня. Четыре загородки образовывали небольшой костюмерный цех. Вдоль стен рядами стояли длинные двухэтажные вешалки с самой разной одеждой. Примерно как в секонд-хенде. Только до верхнего этажа нельзя было дотянуться, и костюмерши снимали наряды специальными длинными тросточками. В цеху управлялись две шустрые женщины, к которым мы, народные массы, опять-таки выстроились в очередь. Стоять было очень волнительно, мы пока не знали, какую одежду нам подберут, и, хотя нас пока никто не снимал, «кино» вроде как уже началось. Сейчас подойдёт наша очередь, и мы переоблачимся. И Валька будет уже как бы не совсем Валька, а Стрельникова не совсем Стрельникова, а я не я. Может быть, даже выражения лиц не понадобятся, и наряд сам сделает своё дело, задаст тон, и случатся какие-нибудь чудеса…
Между тем мы обратили внимание, что ряды одежды очень темны и суровы по цвету, а из-под рук костюмерш, как с конвейера, выходят первые «готовые» люди: в каких-то не то рубищах, не то фуфайках…
– Слушай, Стрельникова, а что за фильм? – спросила Валька.
– Да я точно не знаю, – ответила Стрельникова. – Говорят, про войну.
У меня дух захватило. В детстве я обожала книги про войну и постоянно воображала себя участницей событий. Я мучилась вопросом, сдала бы я своих, если бы меня поймали фашисты, или нет. Я представляла, что живу в катакомбах, как Володя Дубинин, и сражаюсь плечом к плечу с партизанами… Иногда я воображала себя в главной роли такого сюжета, а иногда моими актёрами становились куклы, вытаскивающие друг друга с поля боя. Но поскольку большинство кукол были женского пола, чаще приходилось играть в лазарет или просто в тыл. Тыл. Все мужчины ушли на фронт. И нечего есть. И нужно ждать, и верить в хорошее, и работать, и кутаться во все тёплые вещи. Я надевала на куклу халат поверх платья, пальто поверх халата и шубу поверх пальто. Я знала, что в войну были зверские морозы…
– А какой сюжет? – спросила я.
– Ой, девки, да не знаю, – сказала Стрельникова. – Знаю только, что это про американскую журналистку, которая приехала в Ленинград и попала в блокаду.
И тут подошла наша очередь. Костюмерши не смотрели на наши лица, они только спрашивали размер – одежды, обуви – и тут же метали на стол наши «исторические костюмы». Вальке досталось бабушкино пальто, а нам со Стрельниковой – ватники. Вальке – пуховый платок, а нам – старые бесформенные шапки. Ноги ухнули в валенки с галошами. Но для меня не нашлось нужного размера, поэтому мне выдали какой-то сборный вариант: один валенок нужного размера, но дырявый и без галоши. Второй – в галоше, но просторный. Ногу приходилось подволакивать. Но ничего, сказала я себе, может быть, у меня ранена эта нога или обморожена. Всякое может быть.
Пахли наряды так же, как в секонд-хенде – дезинфекцией, и немножко пылью, немножко старым чемоданом. В общем, так, наверное, и пахло кино.
Мы закутались в тряпки и выстроились в новую очередь – к автобусу.
В автобусе сели на задний ряд. В городе ещё было темно, и на улицах – пусто, и среди людской массы пассажиров – тихо. Выглядела людская масса как пленники, покорно едущие на убой. И только один здоровенный парень в шапке-ушанке громко рассказывал соседу, как всё будет происходить. Обед будет у актёров, а у нас только чай, но бесплатный. Два перерыва. Двадцать дублей. Зарплата через месяц.
