У нас, в Германии, это исключено…»
«…в пансионе. Фрау Марта, потерявшая во время бомбежки ступню, но всегда бодрая, приветливая, в тот день совершенно расклеилась. Я не мог пройти мимо и остановился в дверях кухни.
Хозяйка протянула мне похоронку на младшего сына
В Германии не любят слов утешений. По крайней мере, в тот момент они были не нужны. У нас принято выразить соболезнование и пройти в свою комнату. Высшей мерой сочувствия можно было считать желание постоять рядом.
Фрау Марта порывисто вздохнула.
– Последний…
После недолгой паузы хозяйка предложила:
– Я могу сварить вам кофе, господин обер-лейтенант.
– Фрау Марта, сварите из припасенного, колумбийского. Две порции. Мы полакомимся вместе.
– Благодарю, господин офицер.
Кофе, дружище, сближает людей куда теснее, чем слезы, алкоголь или барабанный бой.
У меня в номере хозяйка рассказала мне о Рудольфе, своем «маленьком Руди», какой он был смышленый, ласковый, исполнительный мальчик. О фюрере, который послал Руди на смерть, она выразилась кратко – «ему совсем не жалко наших детей». Эта откровенность пришлась мне по душе.
Я поинтересовался, как она собирается жить дальше? Бомбежки Берлина усиливались, в городе становилось небезопасно.
– Если у вас есть родственники в сельской местности, может, лучше переселиться к ним?
– Вы собираетесь покинуть пансион?
– Нет, фрау Марта. Я останусь в «Черном лебеде», вы можете рассчитывать на меня, и все-таки предусмотрительность никогда не бывает лишней.
– Мне некуда идти, господин Шеель. У меня был брат, он жил неподалеку от Берлина, но в июне брат скончался, а через неделю умерла золовка. Кстати, она русская. Брат в двадцатые годы был торговым моряком и нашел ее в Одессе. Вернее, под Одессой, в Мариендорфе, где жили наши родственники, переселенцы из Германии. О них тоже ничего не известно. Вряд ли они выжили. У брата был сын, но осенью прошлого года пришло извещение, что обер-гренадер Густав Крайзе пропал без вести. Он воевал на Восточном фронте. Ему был только двадцать один год. Никто не знает, что с ними случилось. Так что у меня никого не осталось».
«…в первую очередь составил донесение в Центр, в котором изложил содержание разговора с дядей Ялмаром. Затем известил о происках Ротте, предложившего свести меня с «нужными людьми», которые якобы готовы прояснить детали заброски моего отца в Советскую Россию в 1929 году. Об этом на Лубянке тоже шла речь.
В конце после некоторых размышлений вписал просьбу собрать сведения об обер-гренадере Густаве Крайзе, 1922 года рождения, возможно, попавшем в плен в начале 1943 года. Просьбу мотивировал возможностью полноценной разработки хозяйки пансиона.
Чем еще я мог обосновать эту просьбу?!
Что касается Гесса, я был уверен – в Москве сразу оценят стратегическое значение представленной мною информации, однако Кремль в ответном радиосообщении категорически запретил ввязываться в любые авантюры, тем более вступать в какие-либо отношения с людьми из абвера. По-видимому, в Москве оценили слова Шахта в том смысле, что мне еще далеко до полноценного внедрения…»
В конце видео появилась ссылка на прикрепленный файл «Трущев. doc». Я скачал его, раскрыл и на экране собственной персоной нарисовался Николай Михайлович, все такой же миниатюрный, неприметный, реденькие волосы расчесаны на пробор.
Подпись под портретом гласила: «ищи за печной трубой!..»
