Спустя какое-то время за спиной слышится громкий стук.
— Я сейчас вернусь.
— Идите обратно в дом! Замерзнете и заболеете! — слышу требовательный голос начбеза.
Почему-то так и думала, что это он.
— Займитесь своей работой и оставьте меня в покое.
— Вы и есть моя работа, Эвелина Евгеньевна, и вы должны быть у меня на глазах.
Притулившись к наружной стене и продрогнув до мозга костей, жалею себя. Но начбезу плевать на мои попытки уединения. Он не уходит, а наоборот, вырывается в мое личное пространство. Заслоняет собой улицу, ставя одну руку на пояс, другую — на стену возле моего лица.
На глаза попадается его обручальное кольцо.
— Снова будете прикрывать его и Веру? Он звонил из больницы, он сейчас с ней, — равнодушно ловлю его пристальный взгляд.
— У Веры черепно-мозговая травма. Угомонитесь, Эвелина Евгеньевна, прямо сейчас вам точно никто не изменяет.
— Сейчас? О как! А до этого, значит, было? Вы просто не понимаете меня. У вас, вне всякого сомнения, счастливая семья, и вы понятия не имеете, каково это — испытывать постоянную боль внутри.
Сдвинувшись с места, Замятин рукой показывает мне на вход в дом. Упершись рогом, продолжаю стоять. У него своя жизнь, у меня — своя. Вообще странно, что мы общаемся на все эти не имеющие отношения к охране меня и дочки темы.
Хотя какая там у меня жизнь? Сплошное разочарование. Это у него все нормально, а у меня существование с ежедневными перемотками в голове, что я сделала не так. Где оступилась?!
Впрочем, никакой жизни в синих глазах начбеза сейчас нет и в помине. Он словно останавливается. Застывает, как бывает, когда пленку в кино заедает на самом интересном месте. Взгляд заволакивает пеленой тоски.
— Я, моя жена и трехлетняя дочь попали в аварию на скользкой трассе за городом. Я единственный, кто остался жив в ту дождливую сентябрьскую ночь. Расскажите мне о боли, Эвелина Евгеньевна.
Больше не уговаривая меня, Замятин опускает голову и уходит в дом один.
13. Глава 13
Меня шокируют слова Давида. Собственные проблемы кажутся ерундой. Как он вообще может ходить, разговаривать, есть и пить после этого? Он наверняка винит себя. Вот почему он сказал, что у него тоже была дочь… Моя Кира одного возраста с его погибшей малышкой. Поэтому он такой колючий, местами скрытный и замкнутый. Он пережил то, с чем не каждый смог бы справиться.
Неизвестно, какой была бы я, потеряй я своего ребенка. Возвращаюсь в дом и сажусь рядом с Кирой. Обнимаю ее. Мне не по себе. А Замятин снова стоит у стола, смотрит вдаль.
Как же жестока оказалась к нему судьба. Молодой шикарный мужик, казалось бы, вся жизнь впереди, и в одночасье оказался один.
— Мама, я хочу на улицу, можно мне покачаться на качелях? — спрашивает Кира. Тут же смотрю на начбеза, он — на меня.
Кивнув, позволяет. Я снимаю малышку со стула и несу наверх. Он остается внизу. Оборачиваюсь и снова тихо обращаюсь к Давиду:
— У нас сегодня школа рисунка в пять вечера... — называю адрес.
— Хорошо, подумаю, как это можно организовать, а пока одевайтесь.
После того, как Замятин рассказал свою страшную тайну, в прямом смысле доверившись, я изменила к нему отношение. Смотрю ему в глаза, и висках стучит, прижимаю свою малышку сильнее, стараясь унять боль. А если бы я потеряла своего ребенка, как он? Даже представить не могу, что он чувствует.
Местами грубый и неотесанный… Еще бы. Жизнь оказалась к нему слишком жестока.
