Её сынок-убийца, изрубивший топором неизвестно как забредшего к нему приезжего «вербованного», как называли завербовавшихся на северные заработки людей, и, по мнению многих, человека тихого и безобидного, с односельчанами не общался. Соседи делали вид, что не замечают его, да и сам он никаких попыток к общению не предпринимал: копошился во дворе и по дому, разговаривал сам с собой. А из обрывков фраз, долетающих до прохожих и пришедших к общественному колодцу у дома убийцы, становилось все яснее: с головой у него не в порядке. То инопланетяне телевизионную антенну перенастраивают и вещают для него свои программы, то кто-то медицинские эксперименты с ним проводит.
В общем понятно, крыша окончательно поехала может от одиночества или раскаяния о содеянном. Кто знает? Как и неизвестно никому, почему у доброй и бескорыстной старушки вырос такой сын… А ведь казался таким положительным: депутат сельского совета, народный заседатель в судебных разбирательствах, правда жил бобылём, жена ушла не вытерпев почему-то семейной жизни. И судья в перерывах закрытого для односельчан заседания по —свойски сокрушалась не раз: « Как же так, Родион Николаевич! Как же так!?»…
В нашем таёжном посёлке, окружённом как часовыми разлапистыми соснами, вековыми кедрами и множеством болот с озерцами, больше всего среди сосланных было немцев. Это и понятно, кого как не их с лёгкостью определяли в «неблагонадёжные» и отправляли подальше от пожара разгорающейся войны. Большая часть из них покинула наши суровые края, как только появилась первая возможность. Семья же Кобышевых (по фамилии определённого в мужья местного) приросла корнями к новой родине накрепко.
Немецкая фамилия никогда не произносилась в их семье ни старой бабушкой, которая до конца жизни так и не научилась говорить по-русски без акцента, ни белокурой красавицей хозяйкой дома, ни тем более воспитанными в советских традициях дочками.
Всем в этом доме управляла старая немка, когда-то предусмотрительно решившая для своей хрупкой, словно сошедшей с картинки немецких сказок, Лизы выбрать в мужья местного парня. Не важно, что неказист собой: и ростом маловат, и лицо словно порохом побило, а рядом с изящной невестой, и вовсе что кряжистый пень. Главное, рассудила мамаша, работает за троих, да вопросов лишних задавать не будет: глуховат от рождения. А парень и мечтать не мог о такой невесте, только издали поглядывал, как любезничает она с местным художником-самоучкой, под стать ей наружностью и манерностью.
Как ни нравился Лизе художник, как ни плакала она по ночам в подушку, с материнскими доводами согласилась, мол, не работник он им, не опора, а выживать на чужбине надо.
Свадьбы никакой не было, зажили потихоньку в заботах о доме, хозяйстве. Васька работал как вол, всё хозяйство было на нем, Лиза с матерью действительно зажили как за каменной стеной.
А тут мамаша ещё надоумила, как прибавку в семью устроить: получить пенсию глуховатому зятю, притворившись совсем глухим.
Лизин художник тоже женился на первой, кто подвернулся, рисовал стенды для поселковых нужд, расписывал афиши в местном клубе и все чаще попивал в компании своей случайной жены.
А сердцу не прикажешь… Всё чаще придумывала Лиза повод задержаться где-то подольше, все таинственнее становились взгляды всеведущих соседок. А художник всё безучастнее и безучастнее смотрел на жену, на рождённых подряд ребятишек…
