Нет, всё в порядке. И даже из диспетчерской нет привычных комментариев типа «Нельзя стучать по фланцам даже вспомогательного защитного!» Спрыгиваю на пол.
И тут же буквально падаю ничком: всё тело пронзает страшная боль! А-а-а!!!
Не успеваю ничего понять, и только на пределе ускользающего сознания сверкает мысль: «допрыгался-таки!» Это мать мне так говорила, всегда, когда я баловался и шалил, и то качели подо мной отрывались от ветки, на которую были подвешены, или батут, на котором прыгал – неуёмно, надо признать! – рвался, или когда спотыкался и падал, играя в догонялки со старшей сестрой…
Уже лёжа, понимая, что такая дикая боль не может не окончиться смертью, вижу, как меркнет ослепительный свет ламп перед глазами, а в ушах звенит – словно миллион контрольных звонков, всё громче. И сознание уплывает в мрачную чернильную бездну…
Очнулся на постели. Явно – в госпитале. Перед глазами белый потолок, а когда скосил их, (Поскольку тело и не думает слушаться и поворачиваться!) увидал и аппараты – тут тебе и искусственного дыхания, и кровообращения, и вентиляции лёгких: вон: работают! Гофрированная блямба так и ходит в своём прозрачном цилиндре… А во рту… Точно: вот она, трубка подвода воздуха. Есть по периметру стен и контрольные мониторы с параметрами жизнедеятельности, и всякие тележки с медикаментами и шприцами. Сами стены – белые, кафельные. Над головой софиты. Сейчас выключенные: горит только дежурный ночник. Ночь? А в палате я – один.
Реанимация, стало быть.
Выжил я, стало быть…
Но что случилось?! И как я сюда попал?!
Не успеваю, впрочем, особо предаться раздумьям и воспоминаниям: дверь вдруг открывается. Входит медсестра. Стройная, молодая. Симпатичная. В голубом халатике. (Какие стройные ножки!) И колпаке. Вид озабоченный: хмурит брови. Подходит прямо к моему ложу:
– Стэн. Как вы себя чувствуете?
Английский у неё плохой. Явно – не родной. Но голосок приятный. И понять её вполне можно.
С трудом разлепляю запекшиеся, оказывается, губы. Открываю-закрываю рот, насколько позволяет трубка. Выдавливаю (Голос у меня слабый. И хрипит):
– Благодарю. Неплохо. Но что со мной случилось?
– Мы до сих пор точно не знаем, что с вами случилось, поскольку ваши коллеги не говорят. Ссылаются на конфиденциальность и секретность. Но сюда вас доставили сутки назад, с симптомами типичного сотрясения мозга, первой степени, и общей интоксикации организма. Поэтому мы выкачали из вас всю старую кровь, и отфильтровали оттуда с литр фенолфталата натрия. – и, видя, как вытянулось у меня лицо, – Шучу. Его было не более полуграмма. И вкатили вам всё, что полагается при сотрясении. Ну, это если сказать про простые процедуры. Но у вас ещё целый букет всяких других симптомов и проявлений.
Вижу, что она теперь улыбается, и говорит явно без каких-то недомолвок. Похоже, я пошёл на поправку. Да и личико у неё приятное. Вот бы её!.. Сил только набраться бы!
Эх, где же ты, моё драгоценное, и столь любимое здоровье! Которое раньше меня никогда в таких ситуациях не!..
Внезапно чувствую я, что мой мысленный приказ, моё пожелание быстрее вернуться к прежним кондициям – словно исполнен! И сил в себе ощущаю – ого-го!!!
Вон: у меня и любимый красноголовый воин уже воспрял!
Что за дела?!
Но не вижу смысла противиться естественному порыву: вытаскиваю чёртову трубку из горла, встаю с ложа, которое оказалось очень технологично, и буквально напичкано разными медицинскими причиндалами. Девушка выпучивает на меня глаза:
