Сверхпроводник. Книга стихов - страница 5



Всему нельзя не повторяться.
Садовник – номер инвентарный
На дне ковша ассоциаций.
Живёт кольца с велосипедом
Родство – и выхода не ищет…
Есть связь меня с травой, и с дедом,
И с деревом, и с пепелищем.

«Словно призраки звука моторов…»

Словно призраки звука моторов,
Арий армий, что помнит бор мой,
Иллинойство родных просторов
Поражает своею формой.
Каждой кочкой напоминая
Чингисхана потенциальность,
Угробничивая зеркальность
Земляники на фоне нормы,
Понимание подминая
Под ухватки нехватки корма…
Посмотри мне в лицо, стихия!
Где ты вымерла – там я вырос.
Там, где клин вышибает клирос,
Взвизгнет кто о тебе, Россия?
…Сюрреальны поляны в рыжем,
Будто выжженном освещеньи.
Будто выживший, врежу. Ты же —
Это ты? Я – не я. Крещенье
Было? Будет? Не может (не) быть?
Люди в космос – как палец в небо.
Та ли родина учит плавать
Между лавы от левых к правым?
Не долинство её – далинство.
Марсианство – не материнство.

По грибы

Я бред в какой-то лес привнёс
Там положил и вынес много
Невинных палок жёсткий тёс
И их отрезанную ногу
Поджарил ножиком грибным
На тусклом солнце раскалённым
Как будто я был тем лесным
Всезнающим и обновлённым

«Стоя в кочке болота, шипя, ты подводишь итог…»

Стоя в кочке болота, шипя, ты подводишь итог
И считаешь деревья, утопленные там, в начале.
К сожалению, надпись на лбу означает лишь то,
Что она означает.
Всюду сбоку колышется лес, истираемый в прах
Каждым приседом мухи на ветку.
Если что и растёт здесь – на торфе, а не на словах,
Умирающих редко.
От туда до сюда твой мизинец, истыкавший твердь,
Прошагал, но в руке укрепился хотя бы в зачатке.
Тем он глубже тебя, тот, из леса построивший верфь,
Мы – его отпечатки.
Но кислица цветёт, как желток на разбитом яйце
На полу, умащённом прилежно мастикой и бранью,
Как и всякий, кто утром своим не однажды менялся в лице,
Обнимаясь с геранью за гранью.
И теперь, как в горшке, ты стоишь, перегнив головой
Безо всякой системы, и темы, и ремы, и рамы,
Как седой стадион-транспортир, по которому бьют угловой,
Нанося ему узкие раны.
Только вот вдруг случайно ты в землю опустишь глаза
На футбольное поле, и в нём, нарушая разметку,
Вновь проступят знакомые лица и кисти. И лишь стрекоза,
Разрушая виденье
Собой,
Перемнёт одичалую ветку.
Ты проснёшься и долгой дорогой домой
На вокзал
Будешь думать, что это приснилось тебе привиденье,
А не ракурс такой.

«Богомолы, превращающиеся в кентавров…»

Богомолы, превращающиеся в кентавров
В процессе обеда, и звук, познавший свою утробность.
Кура и ящер, возможно, потомки тиранозавров,
Смотрят друг в друга, прикидывая съедобность.
Там, на поленнице, – мир с томным видом сюрреалиста,
С осьминогами в зоне интимных мест.
Килограмм муравьёв, проползающий слишком близко
От того, кто тоже, может, кого-то съест.
Я меняюсь из шкуры в шкуру, от капли к капле,
Отличающий измененья от неустоек с трудом
И не сразу.
В белой шляпе идущий к сараю, подобный цапле,
Я повесил замки, чтоб, пренебрегая ртом,
Всё оставить глазу.
Но угловатость лица должна быть уравновешена
плавностью щупалец,
И я уже не опущу палец.
Пусть по нему бегает, пытаясь отгрызть, подлец —
Солнечный заяц.
Я – молитва Тебе. Целиком и уже навсегда
С вечным прямоугольником в зоне открытого мозга
Я пытаюсь прогрызться туда, где случится беда,
То есть всюду. Я – ветвь эволюции в улье промозглом.
Кем ты стал? Подожди, может, станешь ты кем-то ещё.
Окончательность вида лишает людей удивленья.
От мгновения улья к мгновенью кружащихся пчёл