– И что я скажу, когда он придет? Он идеально подходит на эту роль. Идеально.
Нина сказала:
– Может, спокойно поговорить с ним один на один? Попросить его не делать этого?
– Не делать чего?
– Не продолжать говорить, когда говорите вы, – с сомнением сказала она.
– Он делал это только в первый день и сегодня. На этот раз я не стану обращать на это внимания.
– Конечно, если его боятся… – ухмыльнулся Баррабелл, и его услышали.
– Я в самом деле боюсь. Я боюсь, что он уйдет, и я могу в этом признаться. Его невозможно заменить, – сказал Перегрин.
– Я согласен с вами, старина, – сказал сэр Дугал.
– И я, – сказала Мэгги. – Он слишком ценен.
– Так тому и быть, – сказал Перегрин. – А теперь, Уильям, давай поглядим на то, как у тебя получается твоя роль. Пойдем, Нина. И Леннокс. И убийцы.
Все получилось хорошо. Уильям быстро соображал, и его игра не вызывала возражений. Юный Макдуф был дерзок и демонстрировал силу духа и воспитание. Пришла его мама – скромно одетая женщина, у которой он явно научился правильно произносить гласные. Они решили финансовые вопросы и ушли. Ушла и Нина, которую мальчик привел в полный восторг. Перегрин сказал Дугалу и Мэгги:
– А теперь, дорогие мои, весь оставшийся день наш. Давайте закрепим пройденное.
Этим они и занялись. Все прошло хорошо, даже очень хорошо. И все же было в этой репетиции что-то такое, что почти заставило Перегрина желать ссоры. Какого-нибудь спора. Он настоял на том, что леди Макбет должна использовать сексуальность, которую она жестоко отняла у самой себя. Мэгги согласилась. Дугал отреагировал. Он и в самом деле дрожал от ее прикосновений. Когда они прервались для обсуждения, она сразу переключилась и превратилась в профессиональную актрису, разбирающую детали работы. Он же переключался медленно, почти обиженно. Через несколько мгновений он тоже стал очень внимательным. Слишком уж внимательным – словно играл роль перед публикой; в каком-то смысле он будто хвастался перед Мэгги, как бы говоря: «Я играю для тебя».
Перегрин сказал себе, что у него разыгралось воображение. Все дело в этой пьесе, подумал он. Она как вулкан, в котором лава густеет и переливается через край. А потом пришла еще одна мысль: может быть, именно поэтому вокруг нее возникло столько суеверий?
– Есть вопросы? – спросил он их.
– Есть. О ее чувствах к Макбету, – сказала Мэгги. – Насколько я понимаю, с самого начала никаких чувств нет. Она просто использует свое тело в качестве стимула.
– Совершенно верно. Она включает его, словно кран с водой, и выключает, когда получает реакцию на свои действия. С самого начала она видит его слабость. Он хочет получить все и сразу.
– Да. С другой стороны, она посвящает себя злу. Она не бесчувственное создание, но она полностью закрывается от любых мыслей о раскаянии. Перед убийством она выпивает достаточно вина, чтобы довести дело до конца, и с удовлетворением отмечает, что оно придает ей храбрости, – сказала Мэгги.
– Она требует от себя слишком многого и расплачивается за это. После ужасного пиршества она почти сдается, – сказал Перегрин. – Макбет бессвязно говорит о других преступлениях. Она едва его слушает. Всегда будучи реалисткой, она говорит, что им нужен сон. Когда мы в следующий раз видим ее, она действительно спит и говорит такие вещи, которых не сказала бы бодрствуя. Она слишком сурово обходится сама с собой, и теперь ужас находит выход в ее снах.
