– Вот и хорошо. Спокойной ночи.
– Спокойной ночи, доченька.
У меня словно застряло что-то в горле и не хотело глотаться.
– Не зови меня так, пожалуйста.
– А как? – озабоченно спросил Ник.
Я потеребила мочку уха.
– Только не так. Пока не надо.
Он не имел права изображать любящего отца. Не заслужил еще.
Если, конечно, он и вправду мой отец. Я отчасти подозревала обман, жестокий розыгрыш. С сиротами вроде меня чудес просто не бывает.
– Если уж надо как-то обратиться, зови меня Корделией, – сказала я. – В конце концов, это мое имя.
– Хорошо, извини, – понимающе кивнул Ник. – Пусть будет Корделия. – Он подпер ладонью подбородок. – А ты как будешь меня звать?
Нажимая большим пальцем выключатель, я шумно вдохнула носом и ответила:
– Это потом.
Проснулась я в спальном мешке. Плеер стоял на подушке, и в каюте, пока я отдыхала, ничего не переменилось. Никто ничего не трогал. Лежа на спине, я скользила взглядом по потолку, пытаясь увидеть мир глазами отца. Это, что ни говори, была его кровать. Несколько книжонок в бумажных обложках на металлических полках, придержанные медной проволокой, – его книги; и обтрепанные навигационные карты на стенах тоже его. Я решила, что над кроватью висит карта заливов и берегов Земли. Она изображала скопление зеленых островов, окруженных линиями глубин и какими-то непонятными значками. Контуры суши были ничем не заполнены, не то что на подробных зарисовках, которыми пользовались мы, старьевщики, – там обозначалась каждая комната и каждый проход. Тех, кому были предназначены эти карты, путь к цели интересовал больше самой цели: для них течения и мели были важнее городов и селений.
Мне через койку передавалась дрожь «Тети Жиголо», тащившейся по высшим измерениям на растопыренных магнитных крыльях. Сколько раз мой отец лежал здесь поутру, вслушиваясь в скрип гнущейся обшивки, в звон и урчание труб, в шаги по металлической палубе рубки над головой.
Шум шумом, но в каюте ощущалась удивительная тишина, и я только через несколько минут сообразила почему. Не хватало голосов тарелок – тихого шепота, ставшего таким привычным, что я перестала его замечать. Тарелки больше не шептались в моем сознании. Их утешительный говорок смолк. Поняв это, я чуть не расплакалась. Захотелось домой. Я вдруг показалась себе совсем маленькой девочкой вдали от родных мест. Эта девочка все теряла и теряла: сначала мать, а теперь и сводного брата, дядю, весь свой мир.
Или не только теряла?
Я подумала тогда, что все зависит от того, как посмотреть. Взяв плеер, стала вертеть его в пальцах. Ночной сон и сосущее ощущение под ложечкой придали мне бодрости. Впервые за несколько дней прояснились мысли. Я тут в тепле, в безопасности, и, если верить электронному призраку отца, за мной место на звездном корабле. Я опасливо дотронулась до шва на переборке. Холодный гладкий металл слабо вибрировал, и я тоже вздрогнула. Такой корабль стоит самое малое несколько миллионов.
Дверь напротив входа вела в тесную ванную, где я смыла под душем грязь и пыль последних дней. Завернувшись в попахивающее плесенью полотенце, я нашла свежеотпечатанное белье и аккуратно сложенный на нижней полке шкафа корабельный комбинезон. Одевалась я в спешке. Когда застегивала молнию на груди, взгляд упал на отцовскую кожаную куртку. Мне подумалось, не надеть ли ее. Но я тут же встряхнулась и полезла по трапу наверх в надежде добыть себе завтрак.
