А может быть, их уже не было среди живых.
Внезапно мне стало очень страшно. Еле передвигая как будто налитые свинцом ноги, я приблизилась к столу. Сидевший за ним человек посмотрел на меня сквозь очки в металлической оправе. По-видимому, в Германии продавались очки только такого фасона.
– Nein[18], – сказал человек.
Я даже не успела ни о чем его спросить.
– Nein, nein, nein! – вопил он на всю комнату, мешая немецкие и польские слова. – Никаких посетителей. Вы не имеете права приносить еду, и я не буду сообщать вам имена заключенных в этом лагере!
Он встал с заскрипевшего стула и стал запихивать бумаги в папку.
– Heil Hitler![19] – произнес он и покинул помещение.
Люди в очереди молча обменялись взглядами и понуро потянулись на улицу. У меня оставалось два часа до обратного поезда, а немецкие поезда, как я уже успела заметить, всегда следуют точно по расписанию. Я слышала голоса людей, работавших где-то на площадке за стенами окружавших ее зданий. Крики, стоны, шум работавших механизмов и, каким бы это ни казалось нелепым, звуки игравшего внутри оркестра. Летнее солнце все еще пекло довольно сильно, и бо́льшая часть людей из очереди переместилась в отбрасываемую зданием тень.
Я внезапно почувствовала, что мой страх прошел. Я была в ярости. Я лгала нацистам не просто так. И за железнодорожный билет было заплачено едой, которая не дошла до Диамантов.
Из конторы вышел охранник и встал возле дверей. Я оглядела его мундир. Не эсэсовец. Вид у него был запыленный и несколько помятый, автомат неуклюже висел на плече. Он выглядел почти так же уныло, как мы все.
Если я буду бояться, то ничего не добьюсь. Я это знала. И злость также мне не поможет. Я стерла страх и ярость с лица и бочком подвинулась к охраннику. Прежде чем посмотреть на меня, он стрельнул глазами вправо, потом влево.
– Они поставили вас охранять вход. Не повезло вам, – сказала я.
– Это еще не самая плохая работа, – ответил охранник.
Я была довольна, что он хорошо говорит по-польски, пусть и с немецким акцентом. Я улыбнулась.
– Как лучше всего попасть в лагерь?
– Никак, – ответил он. – Вряд ли вам там понравится. Я бы не позволил своей девушке подходить к этому лагерю ближе, чем на десять километров.
– Но… тут внутри находится один человек, друг…
Я увидела, что лицо его стало каменным. Я опустила глаза.
– У его жены, это моя сестра, только что родился ребенок. Маленький мальчик…
Я вдохновенно врала, слова сами слетали у меня с языка.
– И я только хочу сообщить ему, что он теперь отец. Что его жена и сын в порядке. Неужели это так сложно? И потом, подумайте, – продолжала я, – мужчина, узнавший, что он стал отцом, будет лучше работать, будет послушно выполнять все правила, надеясь, что однажды он сможет вернуться к жене и сыну. Ведь это так важно, когда есть цель, не правда ли? И потом, посмотрите, – я выудила из сумки небольшой сверток, бутерброд с сыром, который взяла с собой в дорогу; на оберточной бумаге уже начали расплываться масляные пятна. – У меня для вас тут есть кое-что вкусненькое.
У охранника дрогнули губы. Я улыбнулась еще шире. Мне показалось, что он покраснел.
– Как зовут мужа вашей сестры? – спросил он, понизив голос.
– Изидор Диамант.
– Я вам его приведу. Но вы будете должны мне кое-что взамен. И это не еда.
Внутри у меня все сжалось.
– Один поцелуй, – сказал он. – В щеку.
Я ощущала на себе взгляды стоявших в тени людей, они как пули, казалось, прожигали мою спину. Сохраняя на лице улыбку, я поднялась на цыпочки и поцеловала нациста в щеку.
