Мальчишки нехотя обменялись рукопожатием, и, когда они разошлись в разные стороны и толпа стала рассеиваться, стоявшая за моей спиной женщина пробормотала:
– Грязный еврей.
Я нашла для пани Диамант сливы по хорошей цене. Вернувшись в лавку, я проскользнула через дверь и, запершись в туалете, стояла там, уставившись на свое отражение в зеркале. Я трогала свое лицо, кожу на руках, каштановые волосы. Люди ненавидят этого парня, потому что он еврей. Быть может, Диаманты ненавидят меня за то, что я католичка?
В тот день я уговорила пани Диамант встать со своего стула и сделать вместе со мной зарядку вроде той, какую, как я видела, делают ученики на гимназическом дворе. От наших упражнений несколько шоколадок в красивых обертках соскользнули с полок на пол, а пани Диамант смеялась не переставая и вытирала пот в складках шеи.
– Иногда, моя ketzele, – я уже знала, что это слово означает «котеночек», – солнышко, которое ты приносишь с собой, бывает очень жарким!
На ее мягких щеках появились ямочки, и она вручила мне шоколадку, взяв другую для себя.
И я вдруг поняла, что до моего появления в лавке пани Диамант чувствовала себя одиноко, а теперь это не так. И что мне тоже было одиноко на ферме с братьями и сестрами, занятыми каждый своим делом, с мамой, у которой всегда было слишком много хлопот, и с курами в загоне. А теперь я тоже не была одинокой.
В следующее воскресенье, пойдя вместе с Андзей к мессе, я поблагодарила Бога за то, что он привел меня к Диамантам. В конце концов, в моей Библии тоже был Моисей, и я не сомневалась, что Бог его любит.
Я узнавала много нового.
Изя научил меня петь неприличные песни на идише, а я решила, что больше не буду приносить в магазин бутерброды с ветчиной, хотя пани Диамант и говорила мне, что не имеет ничего против. Зимой, когда стало рано темнеть, я ужинала в находившейся за углом квартире Диамантов, где их уже почти взрослые сыновья толковали между собой о медицине, а пан Диамант время от времени задавал вопросы вроде «Что лучше: хорошая война или худой мир?». И они начинали доказывать каждый свое, а пан Диамант сидел в сторонке и курил сигарету за сигаретой. В эти холодные вечера Изя провожал меня домой; глубокий снег в свете уличных фонарей казался золотым.
Пани Диамант теперь каждое утро делала со мной зарядку. Ей пришлось ушить свои платья. А мне, напротив, пришлось свои распустить. Я теперь знала, как улыбнуться, чтобы молодой человек купил вместо одной шоколадки две, и моя улыбка становилась еще приветливей, если он вручал мне вторую шоколадку. Как только с треньканьем колокольчика за ним закрывалась дверь, я клала шоколад обратно на витрину, а монеты – в кассу, и пани Диамант хихикала. Я научилась завивать волосы и позаимствовала у сестер губную помаду, напевая про себя, пока по радио передавали новости о том, что Германия вторглась в Чехословакию. И, когда Андзя переехала в Краков, а Марыся решила снять комнату в противоположном конце города, пани Диамант поцокала языком, собрала морщинки вокруг глаз и сказала:
– Тогда живи у нас, моя ketzele.
В квартире у Диамантов не было свободной комнаты, поэтому они с помощью бордовой шторы отгородили пространство в конце коридора и устроили внутри для меня постель, поставили стол с настольной лампой и повесили над ним зеркало. Я пришпилила к стене литографию с изображением Мадонны с Младенцем и повесила на спинку кровати свои четки. В Йом-Кипур, во время которого она соблюдала пост, пани Диамант прятала у меня под кроватью секретный запас блинчиков. В свете настольной лампы мое гнездышко окрашивалось мягким красноватым светом.
