– Не знаю. Может быть, я слишком резко применил к ней силу. А может, слишком надолго ее там оставил.
– То есть… А раньше ты оставлял в ком-нибудь гниль?
Я многозначительно смотрю на него.
– Разумеется, оставлял. Когда хотел кого-нибудь убить.
Он отмахивается.
– Нет, если как раз не пытался убить?
– Нет, – огрызаюсь я, с такой силой сжав каминную доску, что дерево протестующе скрипит. – Обычно гниль мне подчиняется. Она никогда так не поступала.
Я не понимаю, что случилось. Даже сейчас чувствую в Аурен это гнилое зернышко, но не могу за него ухватиться. Оно мне не поддается.
– Она проснется?
От ярости я ощетиниваюсь.
– Конечно, проснется! – кричу я. Кожа на руках вздувается, когда шипы стремятся прорваться сквозь нее. – Иди нахрен, раз вообще об этом спрашиваешь!
– Ну и ты иди, черт тебя подери. Вопрос-то обоснованный.
Я сжимаю руку, уже почти готовый хорошенько его ударить, но тут возвращается Лу.
– Уже шалите, мальчики? – Она переоделась, сняв мокрую одежду, и надела огромные меховые тапочки больше медвежьих лап. Здесь это самая любимая ее вещь, хотя тапки выглядит на ней нелепо. Дигби с ней нет.
– Он отдыхает. Пытается делать вид, что это не так, но состояние у него ужасное. Отдала ему кровать Озрика, – говорит Лу, и мне даже спрашивать не пришлось. Она подходит к нам и встает, уперев руки в боки. – Ну так что? В чем проблема?
– Я просто пытаюсь, мать его, поговорить, – бурчит Райатт.
– По поводу Златовласой? – догадывается Лу, фыркает и подходит к Аурен. – А может, лучше не дразнить гнилого медведя?
Брат закатывает глаза.
– Ты что делаешь? – спрашиваю я, когда она снимает с Аурен одеяла.
Она показывает мне сверток с одеждой.
– К ней можно прикасаться?
Меня охватывают сомнения.
– Не уверен. Вообще сейчас день, поэтому ее дар уже проснулся, но… – Я осекаюсь.
– Но она просто обезумела и ночью, когда это было невозможно, превратила замок в огромную золотую пасть, которая все поглотила? – отпускает Лу остроту.
– Но она не позолотила ни одеяла, ни диван.
– Какая жалость. Ненавижу этот зеленый цвет, – говорит она, окинув взглядом подушки, а потом передает пару толстых меховых чулок и носков. – Это для нее.
– Спасибо.
Лу поворачивается к Райатту и шлепает его по руке.
– Пойдем займемся чем-нибудь полезным: например, разожжем камин в спальнях и наберем побольше дров. Вряд ли в ближайшее время буря прекратится.
Они исчезают в коридоре, и их голоса постепенно стихают. Снова на всякий случай, надев перчатки, я осторожно поочередно поднимаю ступни Аурен и натягиваю на нее мягкие чулки. Осторожно двигаю ее, когда мне нужно ухитриться натянуть их до конца. Закончив, я снова аккуратно переворачиваю ее на бок, чтобы Аурен не лежала на спине.
Потом надеваю на нее носки и укрываю одеялами. Ее хрупкая рука свисает с дивана, и тут я подмечаю надорванные клочки отрезанной ленты, которая еще привязана к ее запястью.
От прилива удушающих чувств кружится голова, а печаль давит на меня, заполняя без остатка.
Едва касаясь, я поднимаю ее руку и вожу пальцами по обрубленному концу. Он лежит неподвижно и грузно отрезанным шелковистым трупом.
«Воспользуйся лентами».
«Я не могу».
«О, она тебе не сказала? Она потеряла эту привилегию».
От злости сводит скулы, гниль сдавливает шею карающими путами.
Я осторожно развязываю ленту и кладу ее в карман – единственное сухое место в одежде. Потом укладываю руку Аурен под одеяло и опускаюсь на пол. Когда Лу возвращается в комнату, не знаю, сколько прошло времени. От нее пахнет дровами и дымом, и она выглядит уставшей, но все равно садится на пол рядом со мной.
