– Я в порядке, – говорю я, но у меня першит в горле, и как было бы приятно с головой окунуться в пруд. А еще хотелось бы бросить в него этот дурацкий меч, чтобы больше не пришлось практиковаться.
Кадо молчит, переводя взгляд между взрослыми, но беспокойства я в нем не наблюдаю. Он с радостью втоптал бы меня в землю, если бы того захотел мой отец.
– Видишь? – показав на меня, говорит отец. – С мальчишкой все в порядке.
– Стенто…
– Возвращайся в дом, Элора, – приказывает он.
Мама, кажется, разозлилась, как и мой отец, вот только эта эмоция немного отличается от его. Она всегда улыбается мне и Райатту. Смеется со слугами-ореанцами, она добра и спокойна по отношению к лошадям. А рядом с отцом лицо у нее меняется. На нем либо застенчивое, либо злое, либо испуганное, либо грустное выражение. И все они ей не подходят. Так не должно быть.
Хочу, чтобы она была такой же, как в моменты, когда смотрит на нас с братом.
– Я пойду в дом вместе со своим сыном, – упрямо говорит она.
Сердце у меня гулко бьется, пока я наблюдаю за родителями.
Дядя Иберик изумленно смотрит на нее.
– Как ты смеешь проявлять такое неуважение к своему господину и мужу! Он – фейри. Он привел тебя в наш мир, позволил тебе тут остаться, даровал долгую жизнь, детей и возможность жить в нашем мире.
Мать даже не обращает на него внимания, в отличие от отца. Когда к нам приезжает дядя Иберик, характер у отца всегда становится хуже. Ему не нравится, если кто-то перечит или плохо себя ведет – особенно когда рядом посторонние.
Гнев на лице моего отца вызывает у меня прилив эмоций. Когда он делает шаг к маме, трава у моих ног внезапно становится коричневого цвета. По моим рукам пробегают черные линии. Шипы, каждый разной длины, пронзают кожу.
Когда по траве растекается гниль, отец поворачивается ко мне. Вместо радости, как в первый раз, он крепко сжимает губы.
– Так вот когда проявляется твоя сила? – рычит он. – Ты должен был воспользоваться ею во время тренировки. Вот еще одно доказательство, что ты не прикладываешь никаких усилий.
– Клянусь, я стараюсь, – говорю я ему. Я пытаюсь дотянуться до ноги и стереть кровь, стекающую из порезов на руках, но только рву штаны одним из шипов.
– Тебе нужно учиться, – говорит мне отец и идет вперед. Он проводит взглядом по коротким и длинным шипам, по испачканной порезанной коже. – Ты не имеешь права поддаваться своей магии или дурацким эмоциям, – выплевывает он. – Ты мой сын, и тебе придется научиться использовать свою магию, чтобы я гордился тобой.
А не то пеняй на себя.
Эти слова – негласная угроза.
Я склоняю голову.
– Да, отец.
Он вздергивает подбородок.
– Уводи его в дом.
Не теряя времени даром, мама спешит ко мне. Она хватает меня за плечо, не изрешеченное шипами, и мы бредем к поместью.
Всю дорогу мы молчим, но в голове громко звучат отцовские слова.
«Тебе придется научиться использовать свою магию, чтобы я гордился тобой».
Потому что сейчас он мной не гордится. Я снова и снова разочаровываю, и он возненавидит меня до конца жизни.
Глаза жжет, но я продолжаю шмыгать носом и силюсь не плакать. Слишком часто я плачу в последнее время. Но все равно слышу в голове слова отца. Я ужасно хотел, чтобы он перестал во мне разочаровываться, и полагал, что как только покажу свою силу, так и произойдет. Но все вышло совсем иначе.
Вернувшись в свою комнату, я молчу, пока меня купают и помогают подготовиться ко сну. Позже мама приносит еду и какие-то флаконы с лекарствами, чтобы очистить мою раздраженную, разодранную кожу. Я снова молчу, хотя когда она поливает меня жгучей жидкостью, становится больно. Но шипы хотя бы исчезли, потому спать с ними мне не придется.
