Ничего, Таня, не будет теперь. Ничего.
Так бы ты закричала в окошко: «Саш, иди домой, ужинать!» – а так некому теперь позвать, некому крикнуть.
Он открыл дверь сам, как делал это с того дня, как жену забрали в 67-ю. Бросил ключи на подзеркальник.
Прошел по вешалкам и платьям (не успел утром убрать, когда искал платье), а убирать теперь за него было некому.
Наклонился, поднял ремень. У распахнутой двери кладовки (тут-то он что искал?) взгляд задержался на банке белой эмали. Но не остановился.
Он прошел на кухню. Поставил чайник.
Встал на табуретку, скрутил люстру. Затянул на крючке ремень.
Засвистел чайник. Пришлось спускаться. Закрывать газ.
Сквозняк в большой комнате хлопнул дверью. Он сорвался, побежал туда (а вдруг она?) – чего не бывает на свете?
В комнате было не убрано. Повсюду валялись тряпки. Тикали часы. В распахнутое окно смотрел синий вечер.
Остро пахло землей и прелыми листьями.
Ему все казалось, что он что-то забыл. Что-то пообещал и не сделал.
Что? Он растерянно огляделся. Прошел по комнате.
Вышел в коридор, заглянул на кухню, в ванную, в маленькую комнату.
Опять в большой комнате сквозняк захлопнул дверь.
На этот раз послышался резкий звон разбитого стекла. Будто в окно влетел камень.
В большой комнате ветер разбил окно. Как живая, летала по комнате занавеска. Он растерянно выглянул.
Ржавая оградка.
Баночка, накрывавшая что-то.
Что?
«Не забудь снять баночку, Саня…»
«Смешно. Ерунда!»
В маленькой комнате что-то упало. Что-то происходило в квартире. Что-то странное.
Он пошел посмотреть. Разбился напополам всю жизнь (40 с маленьким хвостиком лет) простоявший на трюмо фарфоровый барашек.
Кто-то отчетливо хлопнул на кухне дверцей холодильника. Звякнул ложкой о чашку.
Никого.
Табуретки нет. Ремень, свернувшись змеей, лежит на полу.
Кто-то вздохнул.
Кто-то легко прошел по коридору.
Кто-то разворошил платья.
Кто-то нашел то самое, теперь он отчетливо вспомнил какое.
И сложил аккуратно на полке подзеркальника.
Он вернулся к кладовке. Наклонился. Взял банку эмали. Грабельки. Лопатку. Кисточку.
Собрал в ведро.
Погрохатывая, спустился по лестнице.
Желтым пятном за его спиной горело окно большой комнаты. На земле льдинками лежали битые стекла.
Он снял баночку. Ничего. Ни намека на росточек.
Только ему показалось, как будто из-под истлевших тряпочек выскользнуло что-то невидимое. И теплое. Мотылек или бабочка. Вздох?
И не улетело. Не растворилось. Осталось рядом.
Как запах черемухи. Мимозы. И мандариновых корок.
Он собрал стекла в совок. Высыпал в мусорный ящик. Открыл банку. Остро запахло эмалью. Макнул кисточку. Стал красить оградку. Белые капли стекали с кисточки. Падали в седой после зимы ежик травы. Эмалевые слезы.
Обернулся. Понял, что потерял место, где должен был взойти росточек.
«Может быть, утром найду?» – подумал с надеждой.
Но утром ничего не нашел.
И следующим утром тоже ничего не было под окном, за оградкой.
Только седой ежик травы.
Он ждал.
Возвращаясь вечером, подходил. Подолгу, беспомощно свесив рукава, стоял у оградки.
И ждал.
Просыпаясь, подходил к окну.
Ничего не было…
Он ждал.
А на девятый день из-под земли, совершенно не в том месте, где он рассчитывал…
А по всей земле вдоль белой оградки, укрывая ее синим ковром, высыпали незабудки.
