– Ты не хмурься, девонька, – говорил он ей. – Я неспроста вызнаю. Дочка у меня твоего возраста, и она страсть как хочет, чтобы ее за ромея просватали. Легко ли среди них жить? А то я ей тут женихов приглядываю.
– У твоей дочери тоже сын восьми годочков? – усмехнулась Светорада, догадавшись, что ее тут за девчонку принимают.
Кто-то сказал:
– Ты не серчай на нашего Свирьку, красавица. Он шустер да неумен, и дочка у него такая же. Все бы ей из Киева да в греки, чтобы в парче и колтах[67] рубиновых красоваться. Только неизвестно теперь, вернется ли ее батянька в славный Киев на Днепре? Как думаешь, скоро нас выпустят? И выпустят ли вообще?
Светорада пожимала плечами. Правда, когда к ней подошел молодой воевода Рулав и спросил, на что она сама рассчитывала, примкнув к русам, княжна вынуждена была отвечать. А был этот Рулав весьма пригожим молодцем: с кудрявой русой бородкой, пышными волнистыми волосами, сероглазый, привлекательный лицом, да еще и косая сажень в плечах. «Няньке моей Текле некогда такие очень нравились», – вспомнилась вдруг Светораде ее старая нянюшка в Смоленске. Та все, бывало, напевала юной княжне, что, мол, и для тебя найдем жениха-соколика, сероглазого да русобородого, сильного да ласкового…
Светорада под его строгим взглядом даже стала невольно приглаживать разметавшиеся волосы, поправила сбившийся гиматий. И взгляд Рулава потеплел. Глядя на этакую красу, да еще и спасительницу, землячку, разумницу не абы какую, он подумал: вон как толково отвечает. А княжна тем временем говорила, что весть о захвате русскими купцами старого дворца Маманта вскоре дойдет до самого императора. Он, конечно, не возрадуется этому, однако решит все возложить на эпарха. Торговых гостей в Византии обычно не принято обижать, в том убыток для ромейской торговли. Вот и русов, скорее всего, помилуют, но товара они, судя по всему, лишатся. И она не удивится, если по истечении положенного срока им позволят покинуть убежище и убраться восвояси. Поход их, конечно, будет бесславный и убыточный, но хоть живыми останутся.
Рулав размышлял, слушая ее, хмурил соболиные брови.
– В том позор для Руси, если ромеи нас словно каких-то евреев оберут, – сказал наконец.
Видать, не единожды уже бывал в Византии, если знал, что евреев христиане не очень-то любят. К тому же Светорада заметила у самого Рулава позвякивающий о пластины брони крест на бечевке. Рулав оказался чуть ли не единственным из присутствующих, кто был облачен в воинские доспехи. Ясное дело, ведь сегодня именно он ходил с Фостом и его сыном к эпарху Юстину Мане. И Светорада спросила, как же они не доглядели за боярским сыном, что тот первым в драку полез? Ведь из-за него теперь все их неприятности…
Рулав не ответил, разглядывал ее как-то по-новому.
– Скажи, красна девица, не мог ли я тебя ранее где видеть? Хотя такую красоту да забыть… Но вот где видел, не припомню…
Светорада поправила на голове легкую ткань гиматия, отвернулась. Что ж, все может быть. О ней когда-то немало на Руси говорили, многие даже приезжали в Смоленск, чтобы взглянуть на первую красавицу, невесту Игоря Киевского… Но давно это было…
Однако узнал ее именно ярл Фарлаф. Княжна вздрогнула, когда он назвал ее на скандинавский лад – Лисглада.
– Я был в походе Игоря, когда князь задумал забрать у хазар свою похищенную невесту. Мы тебя в хазарских краях отыскали, и ты вроде на Русь отправилась. Но что же потом с тобой приключилось? Слыхали, будто ты в плену у хазар была, а теперь среди ромеев прижилась. Вижу, что нить, какую спряли для тебя норны
