– Я заметил, – Матвей отложил отвёртку. – Что с ней, Паш?
Пашка глубоко вдохнул.
– У неё сейчас очень тяжёлый период. Надеюсь, она это преодолеет.
Матвей посмотрел на Пашку прямо, ожидая пояснений. Но брат Алики молчал, стянув губы так, что они побелели. Не расскажет. Наверное, дал сестре слово.
– А этот Никита? – спросил Матвей, возвращаясь к шкафу. – Какой он?
– Никита-то? Как тебе сказать…
– Как есть говори.
– Мы с ним не поладили, – признался Пашка. – Он парень с двойным дном. Любит играть на публику, всем нравиться. А на самом деле нравиться-то особо нечем.
Матвей на миг замер.
– Я о нём другое слышал.
– Могу поверить. Его вообще все обожают, пока получше не узнают. Весь такой приветливый, галантный, разговаривает вежливо, обтекаемо – юрист, что ты хочешь.
– То есть он не тот идеальный супруг, про которого мне говорила Оксана? – спросил Матвей, чему-то неосознанно радуясь.
– Оксана? – переспросил Пашка, но тут же вспомнил сам. – А, Оксана! Врач, что лечила мать Никиты, и твоя бывшая. Алика говорила, что они встретились. Нет, Оксане Никита просто запудрил глаза.
– Пудрят обычно мозг, – поправил Матвей, мысленно перепроверив себя. – Если я не забыл русский язык совсем.
– Значит, мозг. Ты же знаешь, я во всех этих оборотах не силён. Алика вечно надо мной смеётся.
Матвей долго возился со шкафом. Всё-таки одному несподручно. Был бы ещё шуруповёрт…
– Да брось ты его, – несколько раз говорил Пашка. – Я потом сам закончу.
– Мне немного осталось, – упрямо крутил отвёрткой Матвей. – Ты пока рассказывай, рассказывай.
И Пашка рассказывал. В основном, о том, как сам поступил в институт и о недолгом времени, что ему удалось там поучиться. Они с Матвеем словно очутились в родном первом меде, вспомнили преподавателей, лекции которых довелось слушать обоим, шутки, которые годами блуждали по университетским коридорам.
Один раз Пашка всё-таки поднялся и пошёл на кухню ставить чайник. Матвей хотел его остановить, но брат Алики проявил настойчивость, достойную своей сестры.
– Ты гость, – сказал он Матвею. – Лена бы меня отчитала, если бы я не напоил тебя чаем.
Они поговорили и о Лене. Сначала о хорошем: Пашка вспомнил, как на седьмой день рождения – первый праздник после детского дома – она подарила ему велосипед. У него до этого был маленький, детский. А тут настоящий, какой отец ему обещал, но не успел купить. На больших колёсах.
– Я и до педалей-то еле дотягивался. Но радовался страшно…
А потом, немного помолчав, Пашка рассказал о дне, когда Лены не стало.
– Всё было как обычно. Она ни на что не жаловалась. Лена вообще никогда не жаловалась. Собралась утром, уехала на работу. Кружку с недопитым кофе забыла на столе. Браслеты вынула из шкатулок, пока решала, какой наденет, да так и оставила на комоде. А днём нам позвонили и сказали, что её больше нет. А я, знаешь, всё как будто ждал её. Вот понимаю, что не придёт, а всё равно. Как будто она уехала куда-то и должна вот-вот позвонить.
– Да, – сказал Матвей. – Я чувствую то же самое. Даже выговорить это не могу – умерла, когда говорю о ней.
– Вот и я так же. Даже после похорон не успокоился. На работу к ней ходил. Просил, чтобы мне подробно описали её последние минуты. Думал, если представлю себе всё это, то смирюсь, поверю. Но я только со временем смирился. И то не до конца. Алика говорит, что Лена слишком любила жизнь, чтобы умереть окончательно, – Пашка снова помолчал, а потом добавил: – Нам очень её не хватает. Особенно Алике. Она ведь из тех, кого надо просто любить. Вот какие они есть – такими и любить. И Лена её так и любила.
