«Он истощен – да, истощен страданием. Это выражение глаз… такое можно увидеть у раненой собаки или больной лошади… тупая животная покорность. Очень странно… В физическом плане с ним, похоже, все в порядке. И все же нет никаких сомнений, что недавно он сильно страдал… это были душевные страдания… а теперь он больше не страдает… безропотно терпит… ждет, пока обрушится удар. Но какой удар? Или я все это придумываю? Нет, этот человек явно чего-то ждет. Так больные раком пациенты лежат и ждут, благодарные тем, кто хоть немного облегчает им боль…»
Леннокс Бойнтон встал и поднял клубок шерсти, который уронила старая дама.
– Вот, мама.
– Спасибо.
Что могла вязать эта монументальная, бесстрастная женщина? Что-нибудь толстое и грубое. «Рукавицы для обитателей работного дома!» – подумал Жерар и улыбнулся собственной фантазии.
Затем внимание его переключилось на самую младшую в семье – девушку с золотисто-рыжими волосами. Ей, наверное, лет девятнадцать. Необыкновенно белая кожа, которая часто бывает у рыжих. Несмотря на сильную худобу, девушка была очень красива. Она сидела и улыбалась каким-то своим мыслям – в пространство. Причем ее мысли были далеко от отеля «Соломон», от Иерусалима… Глядя на нее, доктор Жерар кое-что вспомнил… Это было словно озарение. Странная неземная улыбка, в которой изогнуты губы мраморных дев афинского Акрополя, – отрешенная, милая и немного безжалостная. Магия этой улыбки и абсолютная неподвижность девушки заставили доктора вздрогнуть.
И тут Жерар заметил ее руки – это стало для него шоком. Руки были спрятаны от остальных членов семьи под столом, но доктор со своего места хорошо видел их. Они лежали на коленях девушки и теребили… нет… рвали на крошечные полоски тонкий носовой платок.
Жуткое зрелище. Равнодушная, отчужденная улыбка… неподвижное тело… и беспокойные, разрушающие руки.
Раздался медленный кашель, астматический, с присвистом, и монументальная женщина со спицами заговорила:
– Ты устала, Джиневра. Тебе пора спать.
Девушка вздрогнула, ее пальцы замерли.
– Я не устала, мама.
Жерар оценил музыкальность ее голоса. Приятный мелодичный голос придавал очарование самым обычным словам, слетавшим с ее уст.
– Нет, устала. Мне лучше знать. Сомневаюсь, что завтра ты сможешь поехать на экскурсию.
– Нет, я поеду. Со мной все в порядке.
– Нет, не в порядке, – сказала мать грубым, почти хриплым голосом. – Ты заболеваешь.
– Нет! Нет!
Девушка задрожала всем телом.
– Я тебя провожу, Джинни, – произнес тихий, мягкий голос.
Спокойная молодая женщина с широко расставленными, внимательными серыми глазами и тщательно завитыми черными волосами встала со своего места.
– Нет, пусть идет одна, – возразила старая миссис Бойнтон.
– Я хочу, чтобы Надин пошла со мной! – крикнула девушка.
– Тогда я, конечно, пойду, – молодая женщина шагнула вперед.
– Ребенок предпочитает пойти один, не так ли, Джинни? – не сдавалась старуха.
Повисла пауза – на секунду, а затем Джиневра произнесла неожиданно бесстрастным и глухим голосом:
– Да. Я лучше пойду одна. Спасибо, Надин.
Она удалилась – высокая угловатая фигура, двигавшаяся с неожиданной грацией.
Доктор Жерар опустил газету и стал открыто разглядывать старую миссис Бойнтон. Она смотрела вслед дочери, и ее лицо сморщилось в странной гримасе, похожей на карикатуру той милой неземной улыбки, которая недавно преобразила лицо девушки.
