Привлеченный шумом скандала, к караулу подошел дежурный офицер поручик Савельев. Он недовольно и даже агрессивно спросил у Свистулькина, зачем тот безобразничает. Кузьма Степанович, с большим трудом поднявшись, начал горячо объяснять. Савельев при первых же словах смягчился, попросил не продолжать при нижних чинах, завел в караулку и даже помог отряхнуться, привести себя в порядок после падения.
Наедине Савельев крайне участливо и внимательно уточнил подробности: как выглядели офицеры? что за мундиры? кому Кузьма Степанович успел рассказать? кем вообще Свистулькин занят в столице? где и с кем живет?
Савельев, завершив расспросы, попросил Кузьму Степанович быть дома, никуда не выходить и ни в коем случае никому не рассказывать о заговоре.
– Человек вы военный, должны понимать, – доверительно сказал он.
Поручик усадил Свистулькина на извозчика, сунул вознице несколько монет и велел гнать.
К несчастью, Савельев участвовал в заговоре. Он немедленно известил своего полкового командира и соучастника Депрерадовича. Уже через час у графа Петра Алексеевича Палена, петербургского губернатора и одного из организаторов заговора, собралось десятка полтора офицеров, непрерывно подъезжали новые.
Опасность была очевидна. Сразу перенесли арест (на словах планировался арест) Павла на ближайшую ночь и погрузились в детали. Неожиданно разговор сбился на выяснение личностей неосторожных офицеров, разгласивших секрет. Поручик Измайловского полка Волховский категорически и без всяких оснований заявил, что никто из измайловцев такого допустить не мог ни при каких обстоятельствах. С ним начали довольно невежливо спорить. Все были напуганы и взволнованы, вдобавок вино разливалось слишком обильно.
Граф Пален ударил ладонью по столу.
– Довольно, господа. Из разбитого яйца не вылупится цыпленок. Сделанного не воротишь. Непозволительно тратить драгоценное время на бесплодные дрязги, в то время, когда вся Россия ждет от нас решительности и натиска.
Наступившую тишину прервал чей-то нерешительный голос:
– А как быть с тем старикашкой?
Повисла тишина. Все превосходно понимали необходимость и неизбежность решительной меры. Живой Кузьма Степанович мог погубить их каждую секунду. Раскрытие заговора означало каторгу, и это еще в самом лучшем случае.
Но кто согласится на такую мерзость? Одно дело лихой заговор, арест или даже убийство императора. Тут и удаль, и опасность, и величие, и историческое свершение. А вот хладнокровно прикончить старика-инвалида, виновного только в верности присяге – это совсем-совсем другое.
Заговорщики прятали глаза, разглядывали что-то на потолке и по углам.
– Я позабочусь об этом, – раздался вдруг звонкий голос. По комнате пронесся вздох облегчения.
Совсем юный поручик Конногвардейского полка Иван Никифорович Верескин, взявший на себя неблагодарное бремя, не был популярен; больше того, на него смотрели косо, считая, что с таким происхождением нечего делать в гвардии.
Отец молодого человека, мещанин то ли чувашского, то ли мордовского происхождения, сумел сделать большую карьеру на государственной службе. Такое случалось, хотя и исключительно редко. Он выслужил большие чины по таможенному ведомству, а заодно скопил значительное состояние. Отец и сын объясняли богатство наградным имением, пожалованным щедрой Екатериной Великой, ну и умелым хозяйствованием – какой-то там был необыкновенный завод, производивший пеньку для флота.
