Свобода от равенства и братства. Моральный кодекс строителя капитализма - страница 27

Джероламо Савонарола, вероятно, из-за своего уродства, с самого детства очень возлюбил Бога: никто другой с ним играть не хотел. Повзрослев и отбыв по собственному желанию семь лет в монастыре у доминиканцев, Джероламо вышел на свободу с чистой совестью и благородной целью – проповедовать жизнь святую среди мирян. И начал…

Народ Флоренции жил тогда хорошо – люди пили вино, гуляли, веселились, устраивали карнавалы, распевали непристойные песенки, любили друг друга… В общем, делали все то прекрасное, что никогда почему-то не нравилось моралистам – как церковным, так и коммунистическим. Поначалу сухой и чем-то похожий на Суслова Савонарола никак не потревожил течение нормальной городской жизни, хотя речи на улицах толкал горячие и зажигательные. Но год за годом его влияние росло, все теснее грудилась вокруг уродца шобла единомышленников. Спорить с Савонаролой было невозможно, потому что, хоть его речи и противоречили объективному течению грешной жизни, говорил он идеологически правильные вещи, то есть лежащие абсолютно в русле действующей парадигмы. Только раньше парадигма была отдельно, а жизнь – отдельно, а тут вдруг пришел сумасшедший маньяк и своими внешне правильными спичами решил совместить жизнь с протокольной мертвечиной.

Постепенно-постепенно его влияние и власть растут, и в один прекрасный день неистовый Савонарола становится управителем города. Город на глазах гаснет, то есть становится все праведнее и праведнее. И вот уже Флоренцию не узнать – молитвы и духовные гимны сменили прежние веселые песни. Изменился даже стиль одежды – вместо ярких цветов, которые раньше предпочитали горожане, теперь носят неприметное серое, черное, коричневое. Никаких тебе больше рискованных шуток, славных пирушек и веселых прелюбодеяний.

Вот же мерзавец!..

Город фактически становится тоталитарной христианской республикой, почти все стараются жить по Библии, а эксперимент по воспитанию нового человека продолжается. Светские дисциплины в университете массово заменяются духовными. На площадях начинают полыхать костры. В них жгут книги, шахматные доски, игральные кости, домино, шарманки, виолы, лютни. Мрачная атмосфера идеологической давильни доходит до того, что сам Боттичелли прилюдно кается и бросает в костер свои картины – рядом с другими картинами и скульптурами.

Штурмовики Савонаролы, чем-то отдаленно напоминающие «нашистов» мрачного моралиста Васи Якеменко, рыскают по домам в поисках еще не сожженных книг, картин, музыкальных инструментов, предметов роскоши, ублажающих плоть…

Экономика города трещит по всем швам. В Риме начинают тревожиться: праведность и догматы – это, конечно, хорошо, но не для того чтобы по ним жить, черт побери! Папа Александр VI сначала пытается подкупить неистового Савонаролу – предлагает ему должность кардинала. Но фанатик ведь не для себя старается, а для людей! Савонарола отказывается: «У меня не будет иной шапки, кроме шапки мученика, обагренной моей собственной кровью». И продолжает обличать – теперь уже грехи Ватикана.

Ах ты, дурило праведный!.. Ладно, пойдем другим путем… Шапку хочешь? Получишь по шапке! Ватикан отлучает психопата от церкви, производит его арест и отправляет дурака на костер. Пожалуй, это был единственный сгоревший на церковных кострах, кого нисколько не жалко…

Коммунисты тоже настолько чтили догматы своей марксистской религии, что давили у советских людей любые человеческие стремления. Например, запрещали советским гражданам строить на этих гребаных шести сотках двухэтажные дома с отоплением. Садовый домик должен быть площадью не более 25 квадратных метров – и баста!.. Даже сейчас, когда я вспоминаю все это, ненависть разбирает: ну почему?!. Однако нормальной логике этот шизофренический запрет не поддается, только логике иррациональной, то есть религиозной: дабы «не возбуждать в людях частнособственнические инстинкты».