Меня всегда раздражало выражение «просто друзья». Потому что друг – это гораздо сложнее и гораздо круче, чем кто-нибудь, с кем можно потыкаться гениталиями. Надеясь на нелепый, жалкий секс, я неожиданно обрёл несоизмеримо больше.
Летнюю сессию я завалил и был отчислен. Моя иридиевая мать смотрела на меня как на пустое место. Ю си, сказал Балканыч, это и есть свобода.
Осенью я поступил в педвуз нашего Скотопригоньевска.
6.
Александр Балканов, до.
Звоня в домофон, я слышу за спиной топот армейских ботинок. И экчулли, ещё до того, как обернуться, понимаю, кто это, не понимаю только, зачем.
Я говорил, что Гриневич редкая битч? Фрэнкли, это очень мягко. Большего токсика я не встречал. Умеет Вит подбирать людей, ничего не скажешь.
– Хелло, – говорю я вежливо.
– Дерьма кило, – бурчит Гриневич и вперёд меня несётся по лестнице – только тощие ноги мелькают. Бьютифул. Без этой вот кант уже с бро пересечься нельзя, сириусли?
Дверь открывает Марочка в розовом мини-неглиже, не скрывающем ничего, включая аннейчурно выпирающий живот – а, ну да, она же говорила, что прегги, и когда Вит только успел? Гриневич дёргает носом – она, насколько помню, чайлдхейтер, хотя кого Гриневич не хейтит, тоже ещё вопрос.
Но дальше совсем уже шок. На убогой кухне Вита с претензией на лофт, за расшатанным икеевским столом сидят Вит и, что совершенно неожиданно, Вера Сентябрёва.
– Вотафак? – спрашиваю я фрэнкли.
– Ну наконец-то, – говорит Вит. – Давайте заходите, и сразу к делу.
– Да уж хотелось бы, – Гриневич фыркает и тут же закуривает.
– Можно не надо, ну пожалуйста, Марочка не любит, – ноет Вит. Гриневич опять дёргает носом и затягивается эгейн. Вит бледнеет – дело явно не в Марочке, а в том, что он сам рисентли нон-смокер, хотя мэйби, вот тут как раз дело в Марочке – жуёт губу, откашливается и говорит:
– Так вот, на людей я вроде бы вышел.
– Быдло небось какое-то? – спрашивает Гриневич саркастикалли, и я понимаю, что она в курсе. Бьютифул. То есть я не в курсе, зато она – да.
– Нет, бля, ансамбль еврейчиков со скрипочками, – предиктабли возмущается Вит. Бедные нон-смокеры, вечные нервз.
– И сколько они хотят? – спрашивает Гриневич ризонабли.
– Да думаю, по-любому дешевле, чем твой Ролекс, – отвечает Вит так же биттерли.
– Это Картье, – говорит Гриневич. В кухню вплывают Марочкин абдомен, бюст и сама Марочка.
– Заай, – пищит она, – какие чааасики!
Вит ёрзает на стуле. Вечные нервз.
– Зааай, а ты мне купишь такие чааасики? – продолжает она кэрелессли.
– Не купит, – отвечает Гриневич.
– Почемууу? – Марочка надувает уткогубы, выставляет вперёд бюст.
– Потому что он коммунист, – говорит Гриневич.
– Анархо-коммунист, – говорит Вит.
– Один хрен, – говорит Гриневич.
– Зааай, – говорит Марочка, – а мне пойдёт стрижечка как у неё?
– Тебе всё пойдёт, – говорит Вит, и они устраивают петтинг минут на двадцать. Наконец Гриневич спрашивает:
– Так ты нас на оргию собрал или по делу?
– По делу, – отвечает Вит, и, поворачиваясь к Марочке: – Заинька, а тебе не пора на работу?
– Ну заааай, – канючит Марочка.
– Давай-давай, – подталкивает Вит, вот уж от кого не ожидал. Марочка хватает с подоконника какой-то снэк и улепётывает в соседнюю комнату. Ин момент включается сингл Энигмы. Интерестинг. В девяностые, да даже и в нулевые была вроде бы такая тема, фачиться под Энигму, но щас-то кому она нужна? Марочке, суппоз, меньше сорока.
