– Ну да… Есть такое дело. Идет по конкурсу, понимаешь ли, шелупонь всякая безграмотная. А что, у тебя на примете есть кто? Чего звонишь-то?
– Нет. Нету у меня никого на примете. Я вам свою кандидатуру хочу предложить. Как, возьмете меня на работу?
– Ой, да с удовольствием, моя ты хорошая! Даже за честь почту! Только у меня, ты же знаешь, командовать некем будет. А у тебя вроде целый отдел в подчинении.
– Ничего страшного. Да я и не люблю никем командовать. Ну так что, договорились, Петр Алексеевич?
– Договорились. А когда ты выйдешь?
– Да хоть завтра.
– Завтра? Ну что ж, замечательно. А тебя Лёва отпустит вот так, сразу?
– Да. Я думаю, Лев Борисович меня отпустит. По крайней мере, я его об этом очень попрошу.
– Даже так?… У тебя что-нибудь случилось, Мариночка? Странная какая-то срочность. Ты учти, если надо, я и подождать могу.
– Нет. Не надо ждать. Я завтра утром к вам приду.
– Хорошо, жду.
Марина положила трубку, выдохнула из себя весь воздух, как после тяжелой спортивной нагрузки. Вот так, одним махом, взяла и перечеркнула пятнадцать последних лет рабочей жизни. Она ведь на эту фирму пятнадцать лет назад пришла, сопливой еще выпускницей института. Моложе Наташки была. Вместе со Львом Борисовичем они все тогда начинали. С нуля. С первых документов, с трудностей регистрации, с открытия счета в банке. Ладно, бог с ним. Не надо жалеть. Надо бежать, бежать отсюда.
Рука у нее все-таки дрожала, когда она писала заявление об уходе. Пара строчек на чистом листе бумаги смотрели куда-то вбок и вниз, будто слезами плакали. Или правда кто-то плачет? Или ей так кажется?
Подняв голову, Марина увидела прямо перед собой расквашенное полное лицо Анны Семеновны. Даже не почувствовала, когда та подошла к столу. Губы у женщины тряслись, глаза сверкали, переливаясь застывшими в них слезами. Из-за спины Анны Семеновны выглядывала Наташа – личико тоже расстроенное, бровки стянуты в одну ниточку.
– Мариночка… Мариночка, ну зачем же вы так? Не надо, не увольняйтесь, – жалобно проговорила Анна Семеновна и даже руку протянула, пытаясь вырвать у Марины из-под ладоней листок с заявлением. – Вот вы уволитесь, и меня погонят отсюда, к чертовой матери. А мне до пенсии еще полтора года осталось.
– Да никто вас не погонит, Анна Семеновна, чего вы… – улыбнулась ей виновато Марина.
– Ага… А помните, как два года назад было? Я тогда два месяца подряд на больничном была. Помните, как вы из-за меня с Львом Борисовичем ссорились?
– Не бойтесь, Анна Семеновна. Никто вас никуда не погонит. В конце концов, права не имеют. Вы ж сами знаете.
– Да кто бы еще с нашими правами здесь считался?! Заставят, и напишешь заявление, как миленькая. Не увольняйтесь, Мариночка, прошу вас. Ну не стоит ваш Олег такой жертвы.
– Да. Не стоит, конечно. Да это и не жертва никакая, просто… Просто не смогу я здесь работать. Тяжело мне будет. Поймите меня правильно.
– Мариночка Никитична, и правда, не надо вам увольняться… – заныла совсем по-детски Наташа. – Да ну его, этого вашего мужа, мы вам еще лучше найдем. Вы не думайте, тут все на вашей стороне! Все за вас переживают, а его, наоборот, осудили.
– Так вот чем вы в курилках на самом деле занимаетесь! – неуклюже попыталась разрядить слезную обстановку Марина. – За меня, значит, переживаете? Ну, спасибо. А я думала, вы там курите.
– Ой, ну хотите, я вообще курить брошу, Мариночка Никитична? Вот прямо с сегодняшнего дня и брошу? Хотите?
