Проводив гостей, Потаповы унесли лишнюю посуду, подсели к Дёмину, угощая его пирогом с чаем. Он вздыхал, кручинясь: «Исп-портил вам вечер…» – рассуждал об ушедших: «Н-ну с-согласитесь, д-далеки они от реальной жизни», – всматривался в лицо Потапова: «Да, п-похоже, вы все здесь какие-то п-парниковые». О лимонке, убранной обратно в карман: «Д-друзья п-подарили». На то, что с таким «подарком» может загреметь в милицию, оживлённо встряхнулся, прищурившись: «А я им живым не д-дамся!» После этих слов жена Потапова резко встала, не допив чай, и ушла на кухню тарелки мыть. Потапов же терпеливо продолжал вести отвлекающий разговор. Но ни семейная тема, ни его финансовые дела, которыми ведала, судя по всему, его супруга, Дёмина не увлекли. Отмахнулся: не это главное.
– У тебя д-диктофон близко? – спросил вдруг. – К-кассету дам п-прослушать, редкая запись.
Он тяжело поднялся, прошёл в прихожую, порылся в сумке, валявшейся под табуреткой. Возвращаясь, обрадовался, разглядев в углу гостиной, на тумбочке, музыкальный центр. Потапов почувствовал – в кассете таится какая-то часть его полубредового состояния, предлагал прослушать завтра, но Дёмин, бормоча странные слова: «Нет-нет, поплакать надо, чтобы очиститься!» – вложил кассету в приёмную щель музцентра. И – нажал «пуск». Послышались гитарные переборы, хриплый голос, отрывистые слова. Дёмин потянулся к бутыли с вином («Ещё одна ошибка, не убрал вовремя», – обречённо подумал Потапов, проследив, как льётся в фужеры тёмно-красное питьё).
– Д-давай п-помянем! – кивнул он в сторону музцентра. – Отличный п-парень! Сам – и слова, и музыку… Там, в Афгане, на д-другой день после этой записи его м-моджахеды з-зарезали.
Выпив, Дёмин уронил голову на руки, стал раскачиваться в такт, продолжая бормотать что-то малоразборчивое. Но отрывистые путаные слова всё-таки складывались в рассказ – зыбкий, как туманная мгла, катившаяся из ущелья навстречу бэтээрам, в которых они возвращались с задания.
– И ты там стрелял? – спросил Потапов.
– Н-нет, хотя автомат при мне был, – раскачиваясь, ответил Дёмин. – Я з-записывал в б-блокнот всё… Но не всё опубликовал…
– Почему?
– Не мог!.. Д-душа не велит!..
Он схватился за горло, всхлипнув, пытаясь остановить слёзы.
– З-заблудились тогда… В Иран з-заехали… Видим – к-какой-то дом… Один… Мы т-туда. В доме с-старик. С-сидит в углу, бьёт себя в грудь: «Иран, Иран!»
– И – что?
– М-международный инцидент, вот что… К-командир по рации в штаб – так, мол, и так, мы в Иране, а ему: с-свидетелей не оставлять!..
Дёмина колотила дрожь, он уже не стеснялся слёз.
– П-понимаешь? Не оставлять с-свидетеля!
– Старика?
– Да! Это война, п-понимаешь? А на войне – п-попутные жертвы…
– И вы убили старика?
Не ответил Дёмин. Лицо закрыто ладонями, плечи дёргаются, всхлипы сочатся сквозь пальцы. В дверях показалась жена Потапова – муж ей рукой махнул: сгинь! Ушла. А плечи Дёмина всё тряслись, он раскачивался в такт хриплым выкрикам и гитарным переборам, несущимся из музцентра.
* * *
…Спать его уложили на диване в гостиной. Он натянул одеяло на голову и затих.
Потапов помогал жене убирать посуду и, укладывая тарелки в шкаф, вспомнил: на втором, кажется, курсе они оба стали часто публиковаться в университетской газете, и там Дёмин ко Дню Победы напечатал документальный рассказец о послевоенной деревне. В ней среди безруких и безногих мужиков, вернувшихся с фронта, был только один «целый», да и тот – старик. И затеял он копать колодец. Пятилетний Дёмин, две зимы проживший в партизанском отряде, всякое уже повидавший, стоит и смотрит, как старик всё глубже закапывается в землю, как за холмиком выброшенной земли то появляется, то исчезает седой затылок. Вдруг он оттуда не выберется, думает Дёмин и бежит к дому, зовёт мать – спасать старика.
