– Спасибо.
Алена взяла платок, подстелила под себя.
– Кому-нибудь нужно позвонить кому-то? – Зеленоглазая осмотрела остающихся и снова повернулась к Алене: – Тебе?
– Мне некому звонить.
– Тогда ты тут посидишь, детка.
– Быстрей! Быстрей! – сказал дежурный.
– Счастливо, девочки! – попрощалась со всеми зеленоглазая. – Чтоб и вас быстрей выкупили!
Все три выкупленные ушли, высокая худышка с короткой стрижкой сказала из угла:
– А меня вообще не имеют права тут держать. Я несовершеннолетняя, мне еще шестнадцати нет. Но я своему мальчику позвонила на пейджер, он меня выкупит…
Снова со скрипом открылась дверь, вошла татарка Жейдулина. Морщась от боли, но стараясь держаться прямо, она медленно пересекла «обезьянник», села на свое место и, криво усмехнувшись, вытащила из кармана три сигареты, одну протянула Собиновой, вторую закурила сама, а третью подняла над головой:
– Эта на всех! Заработала…
Сигарету тут же взяли, закурили, пустили по кругу.
– Ну! – морщась от боли, затянулась своей сигаретой татарка. – О чем базар?
— Да так… – ответила ей Собинова. – Обсуждаем наше международное положение раком.
– Да уж… – выдохнула дым татарка. – Я иногда стою на улице в линейке перед клиентом и думаю: грёбаный бог, ведь уродку ни одна мамка не выставит в линейку, так? Значит, мы – самые красивые девочки в стране. Мы могли стать невестами, женами, нарожать детей. А нас бросили на улицу и дерут, дерут, дерут…
Синеглазая соседка Алены, получив посланную по кругу сигарету, затянулась и усмехнулась:
– Эти козлы знаете как к нам относятся? Как к евреям, ага! Евреев все не любят, но у каждого есть свой хороший еврей. Вот и к нам, проституткам, такое же отношение. – И она толкнула локтем Алену, передала ей окурок.
Алена затянулась, передала следующей, та удивилась:
– Ты же сказала – не куришь…
– А я так, согреться.
Клацнула плексигласовая форточка, приоткрылась, дежурный объявил:
– Замаруева!
Несовершеннолетняя худышка вскочила:
– Мой приехал?
– Допрос или полы мыть?
Худышка обмякла, посмотрела на своих товарок.
Они смотрели на нее испытующе, кто-то произнес:
— Мыть им полы западло.
Худышка, вскинув голову, гордо сказала дежурному в «намордник»:
– Мы вам не поломойки!
Дежурный ухмыльнулся:
– Тогда на допрос. Второй этаж.
– Оставьте ее, – вдруг поднялась Алена. – Я вам полы помою.
Дежурный сквозь «намордник» осмотрел Алену с ног до головы.
– Сейчас выясню.
Милиционер исчез, щелкнув форткой.
Алена и несовершеннолетняя худышка стояли, смотрели друг на друга.
Татарка Жейдулина сказала Алене:
– Твоя как фамилия?
– Бочкарева. А что?
– Ничего. Я думала: Матросова.
Все рассмеялись, и это был нехороший смех, издевательский.
В двери снова возник милиционер:
– Бочкарева, на выход! Замаруева, останься.
35
Она мыла полы по-деревенски – тряпкой, выжимая грязную воду в ведро. Вода была ледяная, полы – и на втором этаже, и на первом – грязные, затоптанные, заплеванные.
Издали, с вокзального перрона, доносились радиообъявления об отправлении поездов.
Старлей подошел к Алене и, раскачиваясь на носках, посмотрел, как она моет.
– Заканчивай.
Алена выпрямилась:
– Почему? У меня еще вон сколько!
– К нам проверка едет. Задолбали уже этими проверками. Вас на Петровку увезут, в управление.
– А там что?
– А там на кого попадешь. Могут и полгода дать, – он усмехнулся, – чтоб полы не мыла. А могут…
– Что?
– За тебя что, правда некому три сотни внести?
