– Пусти! – произношу почти шепотом, едва шевеля пересохшими губами.
И Власов, будто придя в себя, отступает от меня на несколько шагов назад. Но не отводит прожигающего взгляда, переполненного триумфом.
Разворачиваюсь. Как в замедленной съёмке иду на выход. Втягиваю голову в плечи, проходя мимо мамы, грозно занявшей часть дверного проёма.
Меня трясёт от предчувствия скандала и маминых нотаций. Но больше всего жалит тело то, что Мирону в очередной раз всё сойдёт с рук. Но наябедничать на него я себе не позволяю.
Что-то останавливает меня, и даже злость на выходки Мирона запрещает мне рассказывать маме все подробности.
Почти бегом поднимаюсь по лестнице. Слышу, как за мной направляется мама, но шаг не сбавляю. Вбегаю в комнату. Дверь не захлопываю, хоть и горю неистовым желанием поступить именно так. Знаю, что мама не отступится и перед сном прочитает лекцию.
– Что это было? – бросает мне в спину, сразу же закрывая дверь. Словно не хочет иметь свидетелей своей воспитательной работы. – Разве так мы с отцом тебя воспитывали?
Всегда так! Применяет запрещенный прием, всякий раз упоминает отца, чтобы воззвать к моей совести.
– Вот только не вмешивай сюда папу, – импульсивно разворачиваюсь лицом к маме. Замечаю, как её взгляд на мгновение затягивает печалью, но остановить себя уже не могу. – Он совершенно ни при чём, не он подарил мне сводного братца. И если хочешь знать, то что ты услышала там… – указываю подбородком в сторону, словно задаю направление. – На кухне, это чистая правда. И я не стану забирать своих слов и уж тем более, – выхожу из себя от одной только мысли, что мама может потребовать от меня извинений перед Мироном. – Извиняться за них.
– Вообще-то я говорила о другом, о тех пошлостях, что ты мне прислала в сообщениях, – убирает телефон обратно в сумочку. – Ну раз тебе не терпится поговорить о Мироне… Ок!
Я злюсь ещё сильнее. У меня нет никакого настроения вести беседы о нём. И уж тем более, выслушивать, что оскорблять других нельзя.
– Я надеялась, что вы поладите.
– Мы не нашли точек соприкосновения, – дословно повторяю недавнюю мамину фразу. – Кроме одной… обоюдная ненависть. Он испортил мне блузку, я дала ответную словесную реакцию.
Умалчиваю, что бой мороженым начала именно я. Ни к чему сейчас обращать мамино разочарование всецело на себя.
– Дай ему шанс, – тихонько просит мама. – Ему, как и тебе нелегко сейчас, а может даже и намного хуже, – замолкает. Делает большую паузу, словно что-то знает, но пока не готова раскрыть всех карт. – А теперь потрудись рассказать о своих сообщениях.
Проявленное мамой сопереживание Мирону меня чертовски злит. Она жалеет чужого ребёнка, а родную дочь готова отчитать за правду. Но даже обуявшее чувство справедливости не позволяет мне сдать Власова со всеми его гнилыми потрохами.
И всё не потому что я такая хорошая, а потому что хочу спокойной жизни. А этому никогда не бывать, если я вдруг расскажу о выходках Мирона.
– Я ничего тебе не писала, – стараюсь не опускать взгляда, чтобы маме было сложнее уличить меня во вранье. – Я потеряла телефон.
– Стася, как?
На красивых губах застывает немой укор. Ей хочется сказать ещё что-то про мою забывчивость и неорганизованность, но она сдерживает порыв.
– Я думала, что утром в спешке оставила его дома, – лживо оправдываюсь, на ходу придумывая отговорки. – Обыскала всю комнату, но не нашла, – неопределенно пожимаю плечами, замечая, что мама отнесясь со скепсисом к моим словам, окидывает взглядом идеальный порядок в спальне. – Наверное, забыла в универе. Не знаю, мам. И вообще… – трудно говорить, когда на тебе, буквально как на воре горит шапка. – Что такого там написано, что ты примчалась из ресторана?
